Час расплаты - [128]

– Меньше всего я ожидал увидеть то, что увидел, – сказал Мишель. – Старый револьвер. Но я быстро понял, что он вовсе не старый. Старый только дизайн. Классический. А сам револьвер вполне себе новый. Я взял его.

Он изобразил, как взвешивает оружие в руке.

– Никогда не держал в руках револьвера. А ты? – спросил Арман.

– Теперь уже – да. Но прежде – нет.

Прежде, чем пуля разнесла мозг Ледюка.

– Наше служебное оружие рядом с этим кажется пустяшным. Хотя на самом деле оно более эффективно.

– Все зависит от того, какой эффект тебе нужен, – заметил Арман.

– Верно. Для нужд Ледюка револьвер был идеальным оружием. Он рассказал мне, как в первый раз предложил револьвер одному из кадетов. Он владел револьвером уже год, но не мог заставить себя сделать это. Не потому, поспешил он заверить меня, что считал, будто поступает неправильно. Его беспокоило, что кадет расскажет кому-нибудь. Но потом он понял, что должен решиться. Он выбрал подходящего кадета. Не слабака, как можно было предположить. Тех он уже и без того контролировал. Нет. Он выбирал самых сильных. Тех, кто мог и не склониться перед его волей.

Бребёф задумался на секунду, вспоминая тот вечер.

– Я не понимал, о чем он говорит, и он это увидел. Наконец он сказал мне без обиняков. Кадеты, подчиняясь его воле, играли с этим револьвером в русскую рулетку.

Он посмотрел на свою руку, будто все еще держал в ней револьвер, потом поднял глаза.

– Тем вечером после Ледюка я пришел к тебе. Хотел рассказать об этом.

– Почему же не сказал?

– Из нашего разговора я понял, что ты уже знаешь. Когда я спросил, что ты собираешься делать с Ледюком, ты сказал, чтобы я беспокоился за свою сторону улицы, а ты будешь беспокоиться за свою. Вот я и решил, что тебе известно, чем занимается Ледюк. И у тебя есть план.

Арман покачал головой:

– Я узнал об этом только вчера вечером. Надо бы раньше, но мне и в голову не приходило, что кто-то может проделывать нечто подобное с кадетами. Даже такой садист, как Ледюк. Но этим объясняется и револьвер, и специальный глушитель, который он изготовил на заказ. На всякий случай.

– Одна пуля вставляется в камеру, потом барабан раскручивается, – сказал Мишель. – Такое можно проделывать только с револьвером. Когда этот коротышка-мерзавец с улыбочкой, не сходившей с его лица, сказал мне, чем занимается, я понял, почему ты здесь.

– Я? – переспросил Арман, удивленный таким поворотом разговора.

– Я понял, что ты собираешься делать. Ты пришел в академию, чтобы избавиться от Сержа Ледюка. Ты уволил всех преподавателей, которых затронула порча, но оставил его. Почему? – задал я себе вопрос. Потому что на него у тебя были другие планы. Что-то более серьезное. Чтобы он больше никогда никого не смог мучить.

– Но я же говорю тебе, что ничего не знал про русскую рулетку, – сказал Арман. – Увы, это так. Я мог избавить их от нескольких месяцев мучений, но все это время ничего не делал.

– Рано или поздно ты бы узнал. Ты копал. Пытался найти на него что-нибудь. А когда за коррупцией открылся бы настоящий ужас, то что? Что бы ты сделал?

Арман молчал.

– Ты бы предъявил ему обвинение, а потом, наверное, убил бы его. Тебе пришлось бы это сделать, чтобы спасти кадетов.

– Я мог бы его арестовать.

– За что? Он бы никогда не сознался, а несчастных кадетов запутал настолько, что они перестали отличать черное от белого. Они бы ни за что не признались, что играли в русскую рулетку. Пока Герцог оставался жив.

Бребёф наблюдал за Арманом и видел происходящую в нем борьбу. Он заговорил тихо. Спокойно. Почти шепотом.

– Он должен был умереть. Насильственной смертью. Ты стал бы искать другие варианты, как это делал я. Ты пришел бы к нему как-нибудь вечером и попросил показать револьвер. Ты бы вставил пули в барабан, а он бы смотрел в недоумении и пытался объяснить, что тебе нужна всего одна пуля. А потом ты бы приставил револьвер к его виску. А когда он понял бы, что сейчас случится, то начал бы умолять оставить его в живых, а ты бы нажал на спусковой крючок.

Они смотрели в глаза друг другу. Эта история сделала свое дело. Привела в ужас их обоих.

– Но худшее было бы впереди, Арман. Нажав на спусковой крючок, убив безоружного, казнив его, ты бы убил и себя. Ты бы совершил немыслимое, обрек себя на проклятие, спасая кадетов. Я не мог этого допустить. Поэтому я сделал все за тебя. Отдал тебе должок.

Заместитель комиссара Желина услышал шаги, а затем стук в дверь.

С пистолетом в руке он стоял посреди спальни, которую ему выделили в академии. Помещение для младшего преподавательского состава, объяснил ему Гамаш. Извинился. Спальня, гостиная, кухонька – все в одном небольшом пространстве.

Но, как выяснилось, потребности Желина были скромны. В Европе он останавливался в роскошных отелях с великолепной кухней, но без общества жены удовольствие было незначительным и мимолетным.

В конечном счете он понял, что ему требуется всего лишь кровать, книжная полка и место, куда поставить фотографию Элен, – фотографию, которая лежала теперь лицом вниз на столе.

Элен вдохновила бы его на то, чтобы стать лучше, чем он оказался, и он спрашивал себя, знала ли она. Знала ли она, каков он на самом деле под маской безупречности, которую он носил, как форму.