Час отплытия - [28]

В таком вот духе протрепались мы с полчаса, и когда я шел в каюту, то встретил двух девчат из нашей бригады, уже возвратившихся из душа. Розовые, распаренные, у каждой на голове чалма из махрового полотенца, аппетитные, как шанежки, что судовая пекариха к чаю по воскресеньям пекла. Спешат по коридору, смеются, чирикают.

— С легким паром, ласточки! — выпалил я наигранно бодро.

Девчонки быстро взглянули на мою, видно кирзовую после смены, старую физиономию, и одна, что побойчей, звонко, мне в тон, стрельнула:

— Спасибо, папаша!

Они прыснули и бросились бежать, громко щелкая шлепанцами по синему пластику коридора.

И вот я снова в каюте изучаю в зеркале собственную лысину, она кажется мне вдвое обширней, чем всегда. Ухищрения расчески еще способны скрыть ее, но я безжалостно, пятерней обнажаю белый, незагорелый череп, с грустью созерцаю его. Ну что ж, говорю я себе, чем дальше человек отходит от обезьяны в процессе эволюции, тем меньше остается у него покровов…

Между прочим, экипажа на «Весне» две с половиной сотни человек, из них сорок женщин, В нашей бригаде их не больше пятнадцати. Столько же, говорят, в бригаде Насирова. Остальные — в обслуге: повара, буфетчицы, уборщицы. Я почти месяц на «Весне», а всех пока даже и не видел, не говоря уже о знакомстве. Сплетен, правда, наслушался чуть не обо всех. Умеют ведь мужики сплетничать! А на поверку только две из сорока жгли мосты за собой, причем одной посчастливилось в береговой жизни иметь двух мужей-пьяниц, второй — одного, но ей перевалило уже за сорок, и это была ее лебединая песня. Этих двух уравновешивали несколько недотрог, по мужской классификации, в их число входила и та красавица повариха, с которой мы познакомились в первый день на «Весне». Десять или двенадцать женщин плавали с мужьями: он — моторист или матрос, она, как правило, обработчица. Ну, а остальные избрали себе каждая по парню и держались особнячком. Я видел в столовой, как они всегда садились рядышком и, наивно пряча нежность, заботились друг о друге куда более трогательно, чем «земные» пары. В общем, сфера деятельности судовых донжуанов была ограниченной…

«Женская проблема» волновала всех. Плавбаза пятый месяц работала в море. Во мне же омертвело что-то, я был противен себе и чувствовал, что скоро, очень скоро это что-то должно окончательно умереть, сломаться.

Глядя под ноги, сомнамбулой бреду по коридору. И в мыслях вот что: сейчас, в конце коридора, наткнусь на дверь, это будет столовая, там надо сесть за стол в углу и поесть, надо, да, так надо…

— Это вы?

Поднимаю голову.

— Да, Тома, я, — говорю голосом робота.

— Как вы сюда попали?! — тормошит меня Тома. — Что вы здесь делаете?! Господи, да вы спите на ходу!

Она в коричневых брюках, розовой теплой кофточке, а в волосах неизменный черный бант. Ясное лицо, ясные глаза… Бог ты мой, словно из другого мира! Я почувствовал, как шевельнулось в моей груди сердце. По-моему, оно стояло, даже неприятный холодок ощущался внутри, и я понял, что, не случись вот сейчас этой встречи, я умер бы незаметно для себя и, может быть, для окружающих.

Тома тащила меня за рукав, и я послушно шел за ней по коридору, поднимался по трапу, шагнул в ее каюту, сел на диван и стал вместе с ней удивляться тесноте Тихого океана и необъятности «Весны», на палубах которой можно жить и ходить целый месяц, ни разу не встретившись.

— Нет, а правда, Сева, — смеялась она, — как это могло случиться?!

Тысячу лет я не видел такой искренней радости, такого живого, милого лица, не слыхал такого звонкого смеха. И вдруг все мое существо словно пронзило током. Яркая картина, неожиданно воскресшая в памяти, на миг швырнула меня за тысячи миль и заставила пережить во всей остроте былое счастье и его утрату.

Смех и музыка голоса Томы снова, как когда-то во Владивостоке, вернули мне Наташу.

— Томка! Откуда, с какого неба ты свалилась?

— Да я третий месяц здесь работаю и полчаса уже вам твержу об этом! — Возмущались, не переставая улыбаться, ее глаза.

— Как третий месяц? Где? Кем?

— Да уборщицей! Здесь же! В носовой надстройке! — явно пародируя меня, шутливо выпалила Тома и покачала из стороны в сторону черным бантом; — Ну и мужики-и-и. Да мы в тыщу раз вас сильнее! Как так можно — работать в море и спать? Да ведь первая же бочка, которая свалится со стропа, будет ваша!

— Томка, неужели я стал так похож на собственного дедушку? — сказал я как можно шутливей.

— Полчаса назад там, в коридоре, — да, я еле вас узнала. А сейчас, — и что-то засветилось в ее глазах, — сейчас вы… ну, нормальный парень.

— Спасибо, Тома. А зачем ты меня на «вы» зовешь?

— Хм! — встрепенулась она с живым и веселым возмущением. — Вы же писатель, а как я могу Толстому сказать: ты, Лев Николаевич?..

— Ну, мне до него, положим, как «промтолпе» до капитан-директора.

— До Шахрая?! — снова возмутилась Томка. — Да тут есть парни из обработчиков… куда вашему капитану до них! Сильные, красивые и по два института позаканчивали. Один, например, после института физкультуры в мореходке заочно учится, так что тоже скоро будет на мостике стоять. А Шахрая вашего Романиха по каюте, говорят, мокрым полотенцем гоняет.