Час мужества - [11]

Подняли Петьку-Галифе, положили на носилки и в лазарет. Положили на операционный стол, врач сказал: «Терпите. Больно будет», — и стал извлекать осколки. Петр от боли кусал губы, но ни слова не произнес. Тяжко было сознавать, что в самый неподходящий момент он вышел из строя и лежит забинтованный, как кукла.

Когда стемнело и бой затих, раненых переправляли на берег — в госпиталь. Их провожали товарищи, и каждый протягивал руку в знак сочувствия и благодарности за расторопность, проявленную моряками в минуту опасности.

Краснофлотцы подбадривали своего друга Петра Григорьева:

— Галифе! Не вешай нос! Все будет в порядке. До встречи в Кронштадте!

А на той стороне, куда мог проникнуть лишь глаз советской разведки, в это время события разворачивались так.

Аэродром, на котором еще недавно базировались советские штурмовики, занял отряд гитлеровских бомбардировщиков «Дойче штольц». Широкую взлетно-посадочную полосу окружало целое море синих колокольчиков, желтых лютиков. И было странно видеть на фоне этой идиллической картины бочки из-под бензина, в клочья разорванные маскировочные сети, остов сгоревшего самолета...

Новые хозяева не спешили наводить порядок. Красоты природы их тоже не трогали. Отряд перебросили из Восточной Пруссии за несколько дней. Командующий группой армий «Север» самолично распорядился собрать на побережье Финского залива мощный авиационный кулак, чтобы не допустить прорыва советских кораблей из Таллина, уничтожить их на рейде и по пути в Кронштадт.

Командир отряда Отто Мюллер, низкорослый, с лицом, испещренным веснушками, читал приказ командующего воздушной армией. Мюллер был удачливым летчиком. В двадцать восемь лет он стал известен всей Германии, бомбил Лондон, в совершенстве освоил тактику ударов по морским конвоям. Какой бы силы огонь ни встречал самолеты, Мюллер прорывался к цели, пикировал почти до самых корабельных мачт, с ювелирной точностью клал бомбы.

Грудь коротышки Мюллера украшали Железные кресты II и I степени, Рыцарский крест с мечами. Имя его не сходило со страниц газет, фоторепортеры следовали за ним по пятам.

Сейчас, пробегая глазами экстренный приказ командующего, Мюллер был немало озадачен требованием находиться в готовности к немедленному вылету с заданием потопить русский корабль, название которого сообщат дополнительно. Летчика, совершившего потопление, ждет слава национального героя Германии...

— Вот уж золотой корабль, — хмыкнул Мюллер, отложив приказ.

Он не подозревал, насколько близок к истине, как не подозревал и о том, что существует некий Гейнц — честолюбивый полковник абвера, опытный и расчетливый диверсант. Тот самый Гейнц, который решил сделать больше, чем целая дивизия фон Гребера, тот самый, чье предложение «на всякий случай» о перехвате корабля стало сейчас приказом командующего немецкой воздушной армией.

В стареньком костюме и соломенной шляпе, нахлобученной на лоб, с рюкзаком на спине и огромным чемоданом в руках, Гейнц втиснулся в толпу беженцев. Отлично сработанный паспорт на имя жителя эстонского местечка, которое Гейнц превосходно изучил еще до войны, давал ему полную уверенность в успехе. Он заранее посмеивался над советскими пограничниками на контрольных пунктах.

Кому придет в голову заподозрить в худом, сутуловатом, напуганном мастере кирпичного завода Пауле Петсе полковника абвера? Ведь таких Паулей сейчас тысячи на эстонских дорогах. А главное — советские пограничники, если рассудить здраво, должны были больше думать о собственной шкуре, чем о каких-то диверсантах.

Последний КПП на развилке дорог у памятника «Русалка». Это уже Таллин. Гейнц протянул паспорт офицеру в зеленой фуражке, тот скользнул по нему беглым взглядом и, уже возвращая, глянул в лицо стоящего перед ним человека. Глаза пограничника, красные от бессонницы, были строги и внимательны. Как это случилось, Гейнц не смог бы объяснить, только вдруг ему стало очень неуютно под этим пытливым взглядом, и впервые за много лет холодок страха пробежал по спине.

— У нас есть боец из того же местечка, — сказал офицер кому-то. — Вызовите.

Гейнц сделал вид, что не понимает по-русски, но опыт разведчика уже говорил ему, что теперь это не имеет значения. К ним приближался плечистый белокурый эстонец в форме красноармейца, и с каждым его шагом Гейнц ощущал, как в душе усиливается нервный, обессиливающий холодок. Ему вдруг захотелось по-заячьи метнуться к близким деревьям пригородного парка, но он слишком хорошо знал, что от пули убежать невозможно...

...Его ждали на окраине Таллина в добротном особняке четверо молодых людей. Они сидели, покуривали сигареты и прислушивались к далекой канонаде. Изредка перебрасывались короткими фразами на немецком языке — здесь можно не скрывать своего происхождения. В саду, окружающем особняк, были расставлены посты местных националистов.

Хозяйка накрыла стол и удалилась.

— Время выходит! — нетерпеливо встал с места и подошел к окну один из присутствующих.

— Не беспокойся, Ганс! Хозяин придет минута в минуту, — отозвался другой, спокойно пуская к потолку колечки дыма. — Он точен.

В столовой, подернутой вечерним сумраком, воцарилось молчание. Эти парни неплохо поработали, и они рассчитывали на благодарность шефа. Боевые группы из местной профашистской организации готовы к действию. В банке есть свой человек, и он ежечасно сообщает, что там делается. Составлен точный план расположения сейфов и кладовых, до мельчайших деталей разработана операция по захвату ценностей, которую шеф одобрил по радио. Готово надежное место для золота и денег. «Плутон» должен пройти как по нотам и не позднее нынешней ночи.