Час цветения папоротников - [21]

В просторной гостиной, где блестел вылощенный паркет, посредине стоял прямоугольный полированный стол под красное дерево. Вокруг него были расставлены простые венские стулья с изогнутыми спинками, навевавшие тоску. Единственным украшением гостиной были выбеленные известью стены. Эта большая гулкая комната со столом и черными стульями вокруг него, с детства производила на Алексея удручающее впечатление. Входя сюда ребенком, он испытывал отчуждение и страх не только перед своей матерью, но и перед обитавшими здесь вещами.

В детстве ему казалось, что днем этот стол и стулья постоянно настороже, подслушивают и подглядывают за тем, что здесь происходит. По ночам они оживают и судачат о том, что подсмотрели и услышали днем. Их сплетни и пересуды всегда заканчиваются одним и тем же: они начинают сердиться, ворчать и шпынять друг друга. Они беспрестанно враждуют промеж собой и доходят до потасовок. Исчерпав все аргументы, стол своими длинными ногами начинает пинать стулья, а те, сцепляются между собой и со столом. Его мать властвует над ними, она в тайном сговоре с ними против него, и любит она только их. Даже теперь, входя сюда, Алексей не мог избавиться от чувства неловкости и стеснения, которые много раз испытывал здесь в детстве.

Когда Зоя Владимировна вызывала к себе сына для разговора, она усаживала его напротив себя на жесткий стул и прежде чем заговорить, всегда выдерживала долгую паузу. Этим затянувшимся молчанием она подчеркивала его подчинение себе и демонстрировала силу своей власти над ним. Сам же он, должен был сидеть молча, ожидая пока она заговорит, и отвечать на ее вопросы кратко, не пускаясь в рассуждения. Алексей сел и стал терпеливо ждать, когда его мать прервет молчание, припоминая, как в детстве, опасаясь гневных окриков матери, боялся даже пошевелиться при этой процедуре.

Зоя Владимировна молча, глядела на сына, а Алексей покорно смотрел на нее. Лицо матери застыло знакомой Алексею с детства маской стоически переживаемого оскорбления. Это выражение лица Зоя Владимировна приобрела еще в детстве. И теперь, будучи уже в преклонном возрасте, ее лицо сохранило рассерженное выражение решительной готовности к очередной схватке с давно уж почившей матерью. Ее покойная мать была строга и взыскательна до жестокости.

— Ты уже не мальчик, тебе пора повзрослеть. Через два месяца тебе будет тридцать три года. Не пора ли тебе взяться за ум? — убедившись, что достаточно его вышколила, строго спросила Зоя Владимировна. В ее голосе всегда звучала укоризна, как будто ее все постоянно обижают.

В комнате повисла напряженная тишина. С застывшей гримасой воинственного противоборства, Зоя Владимировна упорно ждала ответа. Она сидела напротив сына, молча, не шелохнувшись, и со стороны производила впечатление неприступной скалы. Под Алексеем скрипнул стул, от неожиданности он вздрогнул. Зоя Владимировна неодобрительно шумно втянула воздух носом.

Подобные разговоры с матерью, сидя перед ней на жестком стуле и подавлением его холодным огнем немигающих глаз, Алексей называл про себя «допыт»[4]. Страхи детского возраста преследуют некоторых всю жизнь. В кошмарных снах Алексею не раз снилось, как мать, усадив его перед собой на черный стул, хлещет его по щекам. И он, сильный решительный мужчина, просыпался среди ночи в слезах, как ребенок. Это была его позорная тайна: взрослые не плачут, это им не к лицу.

— А, как за него браться? — с невинной шутливостью спросил Алексей.

Матери так и не удалось вытравить из него его мальчишескую веселость. «Хорошо хоть сегодня она не начала жаловаться на соседей и на свою жизнь», — с облегчением подумал Алексей. Это был ее хлеб с маслом.

— Тебе пора жениться, — категорически ответила Зоя Владимировна, всем своим видом пресекая шутливый тон сына. Ее лицо при этом выражало неизменную для нее озабоченную сердитость.

— На ком?.. — бросило в жар Алексея.

— На Илоне, дочери Агнессы Степановны, ты ее знаешь. Я на днях встретила ее у нас на Виноградаре в супермаркете «Сільпо». Румянец на всю щеку, красивая, как я не знаю что. А какие у нее шикарные волосы, густые, прямо, как парик. Совсем не представляю ее лысой. Я приглашу Агнессу Степановну и Илону на твой день рождения, и ты с ней объяснишься. Она будет тебе хорошей женой.

Со свойственным ей стахановским энтузиазмом, на одном дыхании изложила свой проект Зоя Владимировна, и стала ждать ответ. Она сидела с прямой спиной и донельзя сжатыми губами, с немым укором глядя на сына. Синее пламя воодушевления светилось в ее глазах, цветом оно напоминало огонь газовой конфорки. Робко взглянув на мать, Алексей не желая того отметил, что у нее непропорционально длинные, плотно сжатые губы, и если глядеть на нее в профиль, то кажется, будто она на что-то дует.

‒ Понял ты меня или нет, или ты молчишь от дурости?! ‒ теряя терпение, задала сразу три вопроса Зоя Владимировна.

— Да… То есть, нет! ‒ растерялся Алексей. ‒ Мама, но ведь она круглая дурра, — возразил он, содрогаясь от такой перспективы.

— Ничего не круглая, а такая, как все. Уж если я говорю что-нибудь, то знаю, о чем говорю. Много ты понимаешь! ‒ Зоя Владимировна возмущенно шмыгнула носом. ‒ И прекращай прикидываться слишком умным. Это тебе не идет, я тебе об этом сто раз говорила. Кому-то другому это может и идет, а тебе не идет. Ну, вот ни на сколечко не идет! — порывисто показав ему большим пальцем ноготь на своем мизинце, раздражаясь, все громче заговорила Зоя Владимировна.