Чары Шанхая - [21]

Я передаю ему документы, желаю удачи, и мы пристально смотрим друг на друга; в его глазах гаснет последний отблеск мечты, в моих темнеет уже остывший пепел, и Ким отлично это видит.

— Ты против этой поездки, — говорит он мне.

— И этой, и последующих, — отвечаю я. — Но этой особенно. Не стоит туда ездить, они как-нибудь обойдутся без тебя.

— Может, ты и прав. Ну а документы, деньги? — Думаю, никому это уже не нужно…

— Вот как? — сухо перебивает он меня. — В таком случае у меня свои причины, чтобы ехать.

Он говорит, что надеется повидать в Барселоне тебя и мать, зайти к вам ненадолго как-нибудь ночью, поцеловать и пообещать, что в один прекрасный день заберет вас с собой. Денис протягивает Киму смазанный пистолет, но тот его не берет, хотя еще не разу не пересекал границу без оружия.

— Какая муха тебя укусила? — хмуро спрашивает Денис.

— К чему такие предосторожности, когда речь идет о нескольких бумажках.

Однако Дениса беспокоит другое: ему тоже хотелось бы повидать свою Кармен и маленького сынишку, и, если бы не сломанная нога, он с удовольствием поехал бы с Кимом. Во время тайных поездок в Барселону Ким всегда ночует в одном и том же месте — у родителей Дениса, в маленьком домике в безлюдных окрестностях Орты, где кроме них живет подружка Дениса и их семилетний сын. Она еще совсем молоденькая, ей было всего шестнадцать, когда она сошлась с Денисом, однако вскоре его забрали в армию и отправили на Эбро, потом он бежал из страны, а Кармен и грудного ребенка взяли к себе его родители, поскольку в Барселоне у нее больше никого не было. Кармен познакомилась с Денисом, едва приехав из Малаги. Она была очень красивой девочкой, но все время как будто чего-то боялась. Работала она в парикмахерской, принадлежавшей ее тете, и жила там же. Одним словом, детка, Денис, как и твой отец, только и думал о том, чтобы увидеть Кармен с сынишкой и перевезти их во Францию, но раньше он не мог этого сделать: сначала был в концентрационном лагере, потом, во время оккупации, работал на шахте у немцев, откуда убежал, примкнул к Сопротивлению, где и познакомился с Кимом, и вплоть до конца войны сражался вместе с ним в партизанском отряде. Впрочем, о Денисе я расскажу вам в другой раз…

Свистит паровоз на вокзале Матабио, последние лучи солнца освещают ville rose,[12] и в глазах Кима, глядящего на мой белый комбинезон, испачканный краской, вспыхивают теплые искорки.

— Бедный художник, — медленно произносит он, улыбаясь, — придется тебе вернуться к мамочке.

Когда-то, работая официантом в Барселоне, я получал заказы и иллюстрировал книги, но в Тулузе все сложилось по-другому — я устроился маляром, равно как и Денис; впрочем, это была неплохая работа, и я не жаловался.

— Увидимся, когда вернусь. Ведите себя хорошо, — говорит нам Ким, пряча документы за пазуху. — Честное слово, когда-нибудь плюну на все и заберу с собой маленькую Сусану.

— Ты что, спятил? Как ты перейдешь границу с больным ребенком? А вот привезти сюда мою Кармен и сына ты, наверное, сможешь; если поймешь, что все складывается удачно — действуй, я дам тебе денег на текущие расходы и еще кое-какую сумму для родителей.

Застегивая куртку, Ким размышляет.

— Если это не будет слишком рискованно, обязательно захвачу их с собой. Можешь на меня рассчитывать.

Денис протягивает ему письмо и пять тысяч песет — половину родителям, половину Кармен, — и друзья обнимаются, стоя посреди комнаты в потоке ослепительно алого света, который в эти часы врывается через балкон. Такими я их запомнил. В тот миг я испытал что-то вроде предчувствия: алое сияние словно вознесло их над полом; обнявшись, они думали, как это часто бывало в такие минуты, что, несмотря на все напутствия и добрые пожелания, они больше никогда не увидятся. В конце концов Ким берет начищенный и смазанный браунинг, приготовленный ему другом. Не могу в точности передать наставления Дениса о том, как нужно заботиться в пути о Кармен, чтобы она не сбила свои нежные ноги и не простудилась во время ночевок в горах под открытым небом, зато помню решительный взгляд Кима и его слова:

— Не бойся, я привезу ее живой и здоровой.

Ким идет к двери, и в этот миг черный кот, — я не уверен, что на самом деле видел, как он, мяукая, пересек комнату на мягких лапах, то есть я хочу сказать, что не помню, был ли он там в действительности, существовал ли на самом деле, — так вот, этот черный кот шмыгнул мимо него на балкон, а оттуда на улицу так неожиданно, что я едва не вскрикнул.

— Что с тобой? — удивляется Ким.

— Ничего. Галлюцинация.

— С каких это пор у тебя галлюцинации? — Он оглядывается, но ничего не замечает.

— Не обращай внимания, — отвечаю я. — Ступай, в добрый путь.

С балкона мы видим, как он удаляется по Рю-де-Бельфор в сторону вокзала, на нем замшевая куртка и коричневая шляпа. Он идет неторопливо, задумчиво держа сигарету во рту, засунув руки в карманы, словно на обычную прогулку по берегу Гаронны.

5

— Привет, привет! Вот уж не ожидала! Дай-ка мне руку, у меня соскочила туфля, — сказала сеньора Анита.

Мы столкнулись на углу, она покачивалась, стоя на одной ноге и держа туфлю в руках. Потом вдруг ухватилась за меня, отчего я выронил папку и коробку с карандашами; от нее шел сильный запах перегара. Она улыбалась, на зубах виднелась губная помада. Я только что вышел от Сусаны, было начало девятого, и, несмотря на шерстяные перчатки, мои пальцы коченели от холода. Сеньора Анита шла со стороны улицы Сальмерон, возвращаясь из кинотеатра «Мундиаль», и, должно быть, посетила не менее дюжины баров. Опираясь о мою руку, она тщетно пыталась надеть туфлю, но оступилась и упала на тротуар, больно ударившись коленкой и едва не разбив себе лицо. Я помог ей присесть на ступеньку. Она задрала коленку и, пригнув голову, принялась ее изучать: на чулке красовалась дыра размером с яйцо.