Чары Шанхая - [17]

— Хорошо, — сказала она. — Великолепно. С каждым днем все лучше и лучше.

— Правда? — обрадовался Форкат. — Твой папа будет очень доволен, когда узнает об этом.

— Это он вас прислал?

— Да.

— Когда вы его видели? У него все в порядке?

Сеньора Анита ворошила угли в печке. Она ласково велела Сусане лечь и укрыться простыней, а потом сказала:

— Пойду взгляну, что творится в комнате наверху. — Она улыбнулась гостю. — Отнеси туда чемодан. И сними пиджак, здесь очень жарко.

Сеньора Анита взяла пиджак и вышла. Привстав на коленях с котом в руках, Сусана вся дрожала от нетерпения.

— Когда вы его видели? — снова спросила она.

— Примерно месяц назад, — ответил он, сложив руки на груди. Затем мягко улыбнулся и сел в изножье кровати, готовый удовлетворить любопытство Сусаны. — Что еще тебе хотелось бы услышать?

— Я не знаю… О чем он говорил?

— Он мне многое рассказал. Он вернулся из долгого путешествия и собирался опять уехать — ему поручили, скажем так, особое задание.

— А где вы его видели? В Тулузе? — Да. Но он оттуда уже уехал.

— И где он теперь?

— Наверное, очень далеко… Ты же знаешь, каков он, твой отец, у него шило в одном месте. А теперь ложись-ка в постель, мы потом с тобой все обсудим. Я, честно говоря, немного устал с дороги… И укройся, как велела мама.

Я внимательно смотрел на его высокие косматые брови, косящий глаз, неподвижный и безжизненный, — глаз, который ни разу не взглянул прямо ни на одного из нас — ни на Сусану, ни на ее мать, ни на меня, ни на кого-либо другого; холодный, с неподвижным тусклым зрачком, который, казалось, не реагирует на свет и различает какую-то иную реальность, таящуюся за привычными предметами и явлениями, и загадочным образом связанную с прошлым. У Форката было вытянутое, узкое лицо, но самым необычным казалось выражение лица, в котором сочетались шутливое удивление и какая-то комичная, клоунская грусть. Когда же он говорил, внимание собеседника привлекали не глаза и даже не выражение лица, а большой рот, тонкие напряженные губы и великолепные зубы, такие белые и ровные, что выглядели ненастоящими. Остается добавить, что говорил он неторопливо, разборчиво, отчетливо произнося каждый звук, — очевидно, так говорят люди, которым пришлось приспосабливаться к чужой, враждебной среде.

Он встал с кровати — возможно, для того, чтобы избежать дальнейших расспросов Сусаны, — и мельком глянул на мой жалкий рисунок, торопливый неумелый набросок окна и трубы, зловеще маячившей в глубине, позади сада; до сих пор мне так и не удалось более или менее сносно изобразить кровать, плиту и тем более саму Сусану. Он потрепал меня по плечу, но ничего не сказал. Вернулась сеньора Анита и, велев Сусане лечь, укрыла ее; перед этим она взбила подушки и перестелила постель. Ей помог Форкат. взявшись обеими руками, он аккуратно и ловко подтянул матрас. На тыльной стороне его рук отчетливо выступали длинные толстые вены, но больше всего меня поразила кожа: покрытая пятнами, она была похожа на какую-то странную, неведомую карту — одни пятна были желтыми, словно от йода, другие темно-розовыми, будто атласные заплатки, нашитые на кожу. Вероятно, когда-то он обжегся — огнем или кислотой, или, быть может, это следы какой-то загадочной болезни, от которой у него местами сошла кожа. И еще я различил странный запах, похожий на запах вареной цветной капусты, — домашний, уютный и пресный, который никак не вязался с моим представлением о бандитах.

Сеньора Анита повела Форката наверх, чтобы показать комнату, где ему предстояло жить, я вернулся к моим беспомощным каракулям, а Сусана некоторое время лежала, глубоко задумавшись, потом открыла флакончик с лаком и принялась красить ногти. Чуть позже мы услышали, как они разговаривают за дверью в гостиной.

— Тебя ищет полиция? — спросила она.

— Не знаю… Наверное, уже не ищет, — ответил он. — Я играл в этом деле второстепенную роль. Хотя все может быть, но идти мне в любом случае некуда.

Она усадила его, предложила вина и, должно быть, снова достала письмо, потому что мы услышали, как он сочувственно произнес:

— Не читай, не мучай себя. И главное, не теряй надежды…

— Слишком поздно, — ответила она, — я уже не сумею его простить. Я могла бы простить многое — измену, другую женщину…

— По-моему, у него нет других женщин, — перебил Форкат.

— Пускай, но зато есть нечто более страшное, — пробормотала сеньора Анита, и в ее голосе послышалась печаль, которая не оставляла ее ни на минуту, печаль, которая имела над ней больше власти, чем вино.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — добавила она.

— Да, — ответил он.

Они помолчали, потом она кашлянула и продолжила.

— Значит, он только это тебе и сказал? — проговорила она. — Только это?

— Не совсем. Еще он сказал, что никогда тебя не забудет. Я хочу сказать…

— Я отлично знаю, что ты хочешь сказать, — перебила она.

Затем послышалось знакомое звяканье бокала о горлышко графина.

— По-моему, не стоит об этом думать, — добавил Форкат. — Все давным-давно позади.

— Это он сказал, что все позади? Так и сказал? Вот только бы узнать, правда ли это… — Ее голос был едва слышен, мы с трудом его различали. — Хорошо еще, что дочь не забывает… А со мной давно все понятно: я в полном дерьме. Если вдуматься, я никогда из него и не вылезала…