Ч. Р. Метьюрин и его «Мельмот скиталец» - [10]

Такова вкратце эта пьеса Метьюрина, которая при первом своем исполнении была принята лондонскими зрителями с восторгом. Она была напечатана, выдержала семь изданий в течение одного года и принесла автору вознаграждение в тысячу фунтов стерлингов: по сравнению с гонораром, полученным Метьюрином за «Милезского вождя» (он равнялся всего лишь 80 фунтам), это был большой материальный успех.

Удача Метьюрина вполне объяснима, если мы примем во внимание, что английская драматургия в начале XIX в. далеко не находилась в состоянии творческого подъема и что репертуар английских театров представлял собою довольно жалкую картину; английские реалистические бытовые комедии XVIII в. — Шеридана и Голдсмита — были забыты; слава великих драматургов «елизаветинцев» с Шекспиром во главе только начинала возрождаться; английские театры пробавлялись еще переводными сентиментальными мелодрамами А. Коцебу или заурядными собственными подражаниями им, вовсе лишенными литературных или сценических достоинств: вспомним, что первая выдающаяся романтическая драма «Ченчи», принадлежавшая перу П. Б. Шелли, появилась только в 1819 г.

Одним из последствий чрезвычайного успеха «Бертрама» у зрителей театра Друри Лейн было то, что имя автора, скрывавшегося до тех пор под псевдонимом, неизбежно должно было открыться публике, немало в этом заинтересованной. Разоблачение псевдонима совершилось тем легче, что ему не мог противостоять сам Метьюрин, приехавший в Лондон, чтобы присутствовать на первых представлениях своей пьесы и проживший здесь около месяца. Вскоре имя Метьюрина проникло в печать, и сам автор разрешил поставить его в первый раз на титульном листе издания «Бертрама», выпущенного в свет издательством Джона Меррея; выдуманный когда-то Метьюрином Деннис Джеспер Мерфи перестал существовать.

Авторское тщеславие Метьюрина было частично удовлетворено: он приобрел в Лондоне новых знакомых, старавшихся встретиться и побеседовать с ним; более тесными стали его связи с литераторами и издателями; благодаря последним удалось с полным его именем выпустить второе издание «Семьи Монторио».

Постепенно имя писателя становилось известным и за пределами Великобритании. В его возраставшей известности была, однако, и своя отрицательная сторона: все напряженнее становились отношения Метьюрина с его церковным начальством, которое получило теперь возможность преследовать не литературный псевдоним, а подлинного автора и с этих пор интересовалось не только его произведениями, но и им самим. Многие, не только английские, но и континентально-европейские газеты и журналы, в том числе и русские [33], обошло известие о крайнем неудовольствии Метьюрином, высказанном дублинским архиепископом.

В Дублин из Лондона Метьюрин вернулся более веселый и оживленный, чем обычно, с деньгами в кармане, тотчас же закрыл пансионат для молодых людей и предался светским развлечениям, в особенности увлекаясь танцами в богатых дублинских семьях и у себя дома. Именно к этому времени, когда его жизнь была больше на виду, чем в периоды вынужденного уединения, его облик был запечатлен многими мемуаристами, считавшими Метьюрина «самым эксцентричным из ирландцев его времени», как отзывался о нем Аларик Уоттс [34]. О его странностях, противоречивых чертах его характера, постоянном стремлении рисоваться, казаться не тем, кем он был на самом деле, по всей Великобритании и даже за ее пределами, например в соседней Франции, ходило множество анекдотов и сплетен. Из них постепенно складывалась устойчивая легенда, на которой строились первые биографии писателя. Поскольку реальные факты из истории его жизни известны еще не были, легендарная его биография прочно вошла в литературный оборот и оправдывала тот тезис критики, что личная жизнь писателя и его человеческие качества не всегда отражаются в его произведениях. Бальзак, бывший страстным почитателем творчества Метьюрина, всегда удивлялся несоответствию внешнего и внутреннего облика автора «Мельмота Скитальца». В предисловии к первому изданию своего романа «Шагреневая кожа» (1831) Бальзак, рассуждая о том, что «существуют авторы, чей личный характер отражается в природе их сочинений, когда произведение и человек составляют одно и то же, но что есть и другие писатели, чья душа и нравы резко противоречат форме и содержанию их творчества», в качестве примера ссылался на уже покойного в то время Метьюрина: «Так было и с самым оригинальным из современных авторов, которым может гордиться Великобритания: Метьюрин, священник, подаривший нам Еву [35], Мельмота, Бертрама, был кокетлив, любезен, чтил женщин; словом, по вечерам человек, творивший ужасы, превращался в дамского угодника, в денди» [36].

В этой характеристике легенда о Метьюрине дана не только в обобщенном и сформировавшемся виде, но представлена уже как некая очевидная реальность, не допускающая сомнений. Кроме того, она служит здесь наглядным примером теоретического положения о будто бы существующих различных типах соотношении между литературными произведениями и личностями их создателей: Бальзак еще не мог знать ничего о том, насколько в сущности далека была от действительности эта «творимая легенда» о Метьюрине как писателе и человеке. Источников же для этой искажающей его личность легенды накопилось уже к тому времени много: они рассеяны были по разным критическим статьям, литературным воспоминаниям, запискам путешественников по Ирландии и т. д., и в итоге создававшийся таким образом условный портрет писателя казался правдивым, становился устойчивым и неоспоримым.