Цезарь, или По воле судьбы - [15]

– Требоний, – сказал Цезарь, – ты на зиму отправишься с десятым и двенадцатым легионами в Самаробриву и будешь отвечать за обоз. Марк Красс, ты встанешь лагерем как можно ближе к Самаробриве – не далее двадцати пяти миль от нее, на границе между белловаками и амбианами. Возьми восьмой легион. Фабий, ты останешься здесь, в гавани Итий, с седьмым легионом. Квинт Цицерон, ты с девятым отправишься к нервиям. Росций, ты вместе с пятым, «Жаворонком», сможешь вкушать мир и покой: я посылаю тебя к эзубиям. Пусть кельты знают, что я о них помню.

– Ты ждешь неприятностей от белгов? – хмурясь, спросил Лабиен. – Я согласен. В последнее время они что-то притихли. Пошлешь меня к треверам, как обычно?

– Не в самый Тревир. К треверам, но к тем, что соседствуют с ремами. Возьмешь одиннадцатый легион и кавалерию.

– Тогда я осяду на реке Моза, неподалеку от Виродуна. Если снега будет немного, кони там смогут пастись.

Цезарь поднялся, давая понять, что совет завершен. Он созвал легатов, как только сошел на берег, желая немедленно распределить на зимний постой все восемь легионов, которые сейчас находились в гавани Итий. Теперь уже все знали, что умерла Юлия. Но никто не осмеливался об этом заговорить.

– Ты будешь зимовать в хорошем месте, – сказал Лабиен Требонию, когда они вышли от Цезаря. Большие лошадиные зубы его обнажились в улыбке. – Глупость Сабина поражает меня! Если бы он держал рот закрытым, его еще можно было бы выносить. Вообрази: провести зиму в низовьях Мозы, продуваемых всеми ветрами и захлестываемых морскими приливами, среди скал, соленых болот и торфяников, когда германцы так и принюхиваются к твоей заднице в отличие от эбуронов и нервиев.

– В море можно ловить рыбу и угрей, в скалах – собирать птичьи яйца, – сказал Требоний.

– Благодарю, но мне нравится пресноводная рыба, а мои слуги разводят кур.

– Цезарь определенно ждет неприятностей.

– Или придумывает оправдание, чтобы не возвращаться на зиму в Италийскую Галлию.

– Что?!

– Требоний, он просто не хочет видеться с соотечественниками! На него тут же посыплются соболезнования отовсюду – от Окела до Салоны, и он боится, что не вынесет этого.

Требоний остановился, удивленно глядя на спутника:

– Я не подозревал, что ты так хорошо знаешь его, Лабиен.

– Я с ним с тех пор, как он отправился к длинноволосым.

– Но ведь мужские слезы не считаются в Риме чем-то зазорным!

– Он тоже так полагал, когда был молодым. Но тогда он был Цезарем только по имени.

– Что ты хочешь сказать?

– Теперь Цезарь уже не имя, а символ, – терпеливо пояснил Лабиен.

– О-о-о! – Требоний двинулся дальше. – Мне не хватает Децима Брута! – вдруг вырвалось у него. – Как ни верти, а Сабин не может его заменить.

– Он вернется. Все тут скучают по Риму.

– Кроме тебя.

Старший легат Цезаря усмехнулся:

– Я понимаю, как мне повезло.

– И я тоже. Самаробрива! Вообрази, Лабиен! Я опять буду жить в настоящем доме с теплыми полами и с ванной.

– Ты сибарит, – прозвучало в ответ.

Корреспонденции из сената накопилось много, и ее надо было просмотреть в первую очередь. На это у Цезаря ушло три дня. За стенами его деревянного дома легионы готовились к отбытию. Все шло спокойно, без суеты, так что ничто не мешало бумажной работе. Даже апатичный Гай Требатий был втянут в водоворот, ибо Цезарь имел привычку диктовать письма сразу трем секретарям, переходя от одного к другому, нагибаясь над их восковыми табличками, торопливо говоря каждому два-три предложения и никогда не путаясь в темах или мыслях. Его поразительная работоспособность покорила Требатия. Человека, легко и непринужденно занимающегося несколькими делами одновременно, нельзя недооценивать.

Наконец подошел черед и письмам личного плана – они прибывали с каждым днем. До Рима от гавани Итий было восемьсот миль. Большую часть пути приходилось плыть по рекам Косматой Галлии, чтобы добраться до Домициевой и Эмилиевой дорог. Цезарь держал группу курьеров, непрестанно курсировавших верхом или на лодках по своим отрезкам пути и покрывавших как минимум пятьдесят миль в день. Таким образом, он получал последние вести из Рима менее чем через две нундины, имея возможность увериться, что, несмотря на личное отсутствие, его влияние в Риме только растет вместе с ростом его состояния. С Британии почти нечего было взять, но Косматая Галлия с лихвой это возмещала.

Вольноотпущенник Цезаря, германец Бургунд достался ему, пятнадцатилетнему, по наследству от Гая Мария. Счастливое наследство. С той поры Бургунд неотлучно находился при господине, и лишь год назад Цезарь по старости отправил его в Рим – приглядывать за своими землями, за своей матерью и женой. Кимвр Бургунд был еще мальчиком, когда Марий наголову разбил его соплеменников и тевтонов, но хорошо знал историю своего народа. По его словам, сокровища двух этих племен были оставлены на сохранение их родичам – атуатукам, у которых тевтоны и кимвры зимовали перед вторжением в пределы Италии. Из семисот пятидесяти тысяч ушедших в поход вернулись только шесть тысяч. В основном это были женщины и дети. Они так и осели у родичей, слившись с атуатуками. И там же остались сокровища этих племен.