Церковь святого Христофора - [22]

В приемной стоял барочный стол для заседаний на восемь персон, в углу — мягкий гостинный гарнитур того же стиля, два благородной формы шкафа для бумаг, на стенах в золоченых рамах — портреты кардиналов и епископов — Леопольда Колонича, Акоша Керестей, Колоша Васари, Дёрдя Сечени… Когда вошел декан, Семереди как раз рассматривал эти портреты. Он с улыбкой поспешил навстречу хозяину, пожимая ему руку, почтительно поклонился.

— Узнаете, святой отец? — спросил он с чуть приметным иностранным акцентом.

— Вы совершенно не изменились, ваше высокоблагородие, — улыбнулся священник и указал на мягкие кресла. — Прошу.

— Только перестал быть высокоблагородием, — заметил гость. — Я инженер, святой отец, инженер-электрик. Обыкновенный гражданин. Буржуа.

На столике уже стояло все, что заказал священник своей домоправительнице. Пирока, с вымытыми руками и в чистом халате, внесла кофе в фарфоровых чашечках с позолотой и неслышно удалилась.

После легкого нащупыванья почвы: как поживаете, когда прибыли, какие новости дома, что нового там, на чужбине, и так далее, — молодой Семереди приступил к делу. Как и приличествовало, он был серьезен, взволнован.

— Святой отец, я хотел бы увезти с собой прах моей матушки. Вот уж тридцать лет меня мучит совесть, что мы покинули ее, бедняжку, одну… Должно быть, ей было это ужасно…

Гость смотрел прямо перед собой и не заметил, как задрожал священник и внезапно покрылся потом. Словно оправдываясь, он продолжал:

— Но если бы я вернулся за ней, то рисковал бы и ее не вывезти, и сам мог в тюрьме оказаться… Времена-то были какие!..

Декан не посмел заговорить. Он отхлебнул из своей рюмки коньяк, губы его дрожали.

— Благодарю вас, святой отец, что в последние недели вы были с ней рядом. Благодарю и за то, что честь по чести похоронили ее в нашем склепе. Что ежегодно служили панихиду за упокой ее души. Видите, хотя мы не поддерживали связи, я был осведомлен обо всем, что здесь происходило…

— Обо всем? — встрепенулся священник.

— …и хотя до сей поры мы не имели возможности выразить вам благодарность нашего семейства, сделать это сейчас — одна из целей моего приезда.

Воцарилась тишина. Семереди, глядя перед собой, помешивал ложечкой кофе. Священник кое-как оправился и наконец, несколько раз судорожно глотнув, проговорил:

— Зачем?

— Что «зачем»? — переспросил гость.

— Зачем желаете вы увезти… прах вашей матушки?

— Таково было последнее желание моего отца… В марте мы похоронили и его… Последним его желанием было покоиться с нею рядом.

Священник озабоченно молчал.

— Но требуется разрешение, — наконец заявил он.

— Знаю, святой отец, я его добуду.

Декан помолчал.

— Дебреценский крематорий так перегружен, пройдут недели, пока оттуда…

— Я дождусь, святой отец… Я не был дома с сорок шестого года, по крайней мере, огляжусь немножко.

Священник в отчаянье искал все новые доводы.

— Мы хотим сейчас реставрировать церковь. Объявить ее памятником старины. Более достойного, более прекрасного места…

Семереди с некоторым нетерпением жестом остановил его.

— Я венгр, но мое отечество — Швейцария! Мой отец был солдат, он провоевал всю первую мировую войну с начала и до конца, когда же увидел, что нас несет в другую бессмысленную бойню, то попросил отставку. Не мы презрели эту страну, это нас сделали здесь personae поп gratae[19]… - В его голосе звучала сдерживаемая горечь. — А там мы displaced persons[20] — чужие, ничейные… Но нас в конце концов приняли, мы пустили корни, есть у нас там уже и родная могила, увы. Моей матери незачем оставаться в этой церкви.

Декан сокрушенно пробормотал:

— Как вам будет угодно, ваше выс… господин Семереди.

Гость встал.

— Благодарю вас, святой отец… А пока… мне хотелось бы наконец помолиться у ее могилы.

С тяжелым вздохом священник встал, ноги его дрожали; он пожал Семереди руку, проводил его до двери и с порога приказал домоправительнице:

— Пирока! Дайте господину Семереди ключ от склепа.

Домоправительница вышла из кухни.

— Эка зачастили нынче в склеп тот! — вполголоса проворчала она.

Жофия не заметила, когда в церковь вошел Семереди с большим букетом цветов и толстой свечой. Последние две-три недели она работала отрешенно и при этом быстро — кажется, именно после «исповеди» и, кажется, потому же чувствовала себя как-то чище, испытывала облегчение, словно больной, которого отпустили спазмы.

На голос Семереди она обернулась.

— Отличная работа! — заметил он. — Не понимаю, как это нам не пришло в голову реставрировать картину… Прошу прощения, — прервал он себя и протянул руку. — Феликс Семереди.

— Господин Семереди! — живо воскликнула Жофия и, обтерев руку запачканной тряпицей, поздоровалась. — Жофия Тюю, реставратор.

Семереди внимательно разглядывал святого Христофора.

— Правда, мы только лето проводили в селе, — продолжал он, — и на бедную мою матушку всегда ложилось столько забот, что она рада была, если удавалось осуществить хотя бы малую часть задуманного… Впрочем, не знаю, входило ли это в ее планы…

— Я очень рада, что мы встретились, — сказала Жофия. — Я уж чуть было не собралась писать вам. Вы определенно знаете историю вашей капеллы.