Церковь святого Христофора - [10]

— Вы упомянули про ключ от церкви… Так завтра вы не придете?

— Нет, господин декан. Поеду в епископский архив, хочу разыскать кое-что… — Она направилась к двери, с бутылкой в руке. — Ну и потом… провиантом надо запастись…

Минуло несколько дней; ясным солнечным утром декан обрезал в саду розы. Увядшие цветы он бросал в большую плетеную из лозы корзину, которую держала Пирока, следуя за деканом. Священник любил возиться в саду, однако наклоняться, чтобы подтаскивать за собой корзину по земле, ему было уже трудновато.

— Возможно, Пирока, вы правы, — рассуждал он вполголоса. — Цветы это роскошь, а роскошь — бесполезная вещь. Особенно в жизни священника. Все так — однако бесполезные вещи необходимы. Без них, бесполезных вещей, не стоит и жить.

Пирока заметила у входа девушку почтальоншу в шортах и, поставив корзину на дорожку, пошла ей навстречу. Декан все бормотал себе под нос:

— Взгляните на этот цветок! Поистине чудо… В один прекрасный день в землю падает крошечное зернышко, и вырастает из него роскошное дерево. Отчего? Никто еще не разгадал эту тайну. Сие одному господу богу ведомо!

Повернувшись, чтобы бросить в корзину увядший, сникший цветок, он только теперь заметил, что остался один.

— Гм… каждая редиска обходится в двадцать форинтов?.. Ну, да как же быть — двор-то огромный, что ж, оставить его в запустении?.. Ведь это грех — пренебрегать тем, что даровано господом!.. Оно, конечно, и сорняки — твое создание. И крапива… А какое лакомство суп из крапивы! Или сельдерей! Будь я химик, одеколон из сельдерея придумал бы. — Он глубоко вздохнул и покосился в сторону дома. — Что-то сегодня на обед у нас?

Держа в руке пачку писем и газет, Пирока крикнула с порога:

— Господин декан! Траурное извещение!

Священник вздохнул и бросил садовые ножницы в корзину.

— Право, не знаю, что ужаснее, пережить всех своих друзей или умереть прежде их.

Неохотно оставив любимое занятие, декан взял почту и скрылся в своей комнате.

Больше он не показывался. Некоторое время спустя Пирока заподозрила что-то неладное, но не нашла предлога, чтобы потревожить декана. Наконец, без четверти два, когда обед был готов, она постучалась к нему и, хотя ответа не последовало, осторожно приотворила дверь.

— Можно накрывать, господин декан?

Старый священник стоял на коленях перед распятием спиною к двери, закрыв лицо большими ладонями. Он даже не шелохнулся на голос, быть может, не услышал его, лишь пробормотал невнятно, с глубоким стоном: «Ох, господи!» На столе, раскрытое, лежало траурное послание.

Чуть-чуть поколебавшись, домоправительница неслышно подошла к столу в своих парусиновых — для беременных — туфлях и, не беря в руки, одним духом прочитала извещение:

«…Ему ведома была одна только мера — стремление к совершенству, сию стезю он назначил себе сам и иных желаний не ведал.

Смиряясь пред волей Господней, извещаем Вас о том, что Рафаэль Балог, бывший францисканский монах, 28 января 1978 года, семидесяти шести лет от роду, после недолгих страданий, окончил свой земной путь, прямой и чистый, и ныне вступил в обетованный край, коего вся его жизнь была утверждением.

Горько скорбящие

Тамаш Балог и его семейство.

Да приидет ко мне каждый человек, кого назначил мне Отец.

(Янв. 6,37)»

Домоправительница, сосредоточенно роясь в памяти, глядела на согбенную спину коленопреклоненного священника. «Кто ж бы это такой — Рафаэль Балог?»

На цыпочках вернулась она на кухню и принялась за обед в одиночестве: если уж господину декану придется довольствоваться перестоявшимся обедом, так хоть сама насладится им, свеженьким, с пылу с жару!

Но священник не прикоснулся и к подогретым яствам. Отказался он и от полдника, когда же домоправительница, тревожась все пуще, стала умолять его отведать хоть что-нибудь, с несвойственной ему твердостью отослал ее прочь:

— Оставьте меня в покое, Пиро! Очень прошу вас, оставьте меня нынче в покое!

— Да с чего это вы так к сердцу-то принимаете? — заупрямилась домоправительница. — Я испанские консервы открыла, с раками. Вы же любите… А он никогда и не бывал у нас, ваш отец Рафаэль! Я всех помню, кто заезжал сюда за эти шестнадцать лет. И, чтобы вы к нему, господин декан, ездили, не упомню… Так кто же он был вам?

— Что вы об этом знаете! Оставьте меня, хорошо?

— Да раков-то можно принесу?

— Нынче я пощусь… А в семь утра попрошу чаю.

Пирока поняла, что в этот вечер декан уже недостижим для кого бы то ни было. Она приготовила ему постель, поставила рядом с кроватью бутылку содовой, стакан, положила чистый носовой платок и оставила своего хозяина в покое.

У Пироки личной жизни не было — собственной комнатой она пользовалась только для сна. Ее дни без остатка поглощало служение декану. И насколько она содержала в порядке дом священника, его сад, его облачение, настолько же не занималась собой. Постель свою никогда не застилала, платье не укладывала в шкаф, так что гостей могла принять только на кухне.

Кухня была по-старомодному просторна, пол и стены на высоту человеческого роста выложены красным моющимся кирпичом. По стенам висела надраенная до блеска медная посуда — ее домоправительница чистила усерднее, чем собственные ногти. У стены вдоль огромного стола, на котором она разделывала тесто, затеяв пироги, стояли в ряд стулья — сюда и усадила Пирока столичную художницу и стала потчевать консервами из раков, раз уж они все равно открыты.