Церковь и мы - [29]

Вначале в протестантизме существовала определенная идея о том, что судьба каждого человека решена заранее. Есть избранные, и ты узнаешь о том, избран ты или нет, если тебе в жизни будет везти (я очень упрощенно говорю). Поэтому каждый должен выполнять свой долг! — работать, честно трудиться, накапливать. Помните старика Гранде? Вот это классический образец такого человека, который перед Богом отвечает, что он достиг этого и, значит, он «в порядке», потому что выполнил свой долг. Кстати, протестантизм создал тем самым капиталистическую систему, — не в прямом смысле слова, но очень повлиял на формирование идеи капитала, идеи накопления и прочего.

Католическая система действительно все время модифицируется, в ней есть разные элементы. Она находится в постоянном поиске, потому что стремится к созданию некоей модели справедливого распределения материальных благ и какого‑то оптимального варианта социальной структуры. Но если мы будем объективны, то заметим, что несмотря на глубокие работы католических монахов и богословов в области политэкономии, марксизма, работы в области социальной политики, — окончательно модель не выработана. Но есть сумма определенных документов, которая называется «Социальной доктриной Церкви».

Теперь о том, что делается у нас, в православии… Поскольку у нас Церковь, как организация людей, играла влиятельную роль только до Петра Первого, она имела дело с княжеской, великокняжеской и монархической структурой. И ее идея заключалась в том, чтобы татарщине, анархии, хаосу противопоставить единую централизованную, 6огопомазанную власть. Исторически это было «прогрессивно», как у нас говорилось, потому что в условиях ордынского ига, становления Московского царства, действительно, это было ново. Но вы заметьте, что «спасибо» за это не сказали, что царская власть, едва став на ноги, немедленно отбросила слово Церкви.

Я не буду обращаться к истории, а просто обращусь к кинематографу, который вам ближе. Вспомните фильм «Иван Грозный». Хотя в общем фильм насквозь лживый, но там есть такой момент: когда Иван Грозный коронуется, митрополит Макарий пытается ему что‑то сказать, но тот уже стоит и на него только глазами «зыркает». А потом стычки его с митрополитом Филиппом, которого он и заточил, и велел задушить. Митрополит Филипп выступал против террора. Он согласился стать из монахов митрополитом при условии, что будет «иметь право печалованъя». У нас многие современные стилизаторы иногда думают, что «печалованье» — это от «печалиться», и употребляют это слово, думая, что по–славянски оно звучит красивей.

«Печалованье» — значит «ходатайство» о заключенных. И пользуясь этим устным обещанием царя, митрополит стал вступаться за репрессированных, за совершенно невинных людей, и известно, чем все это кончилось.

Кстати, патриарх Никон, который был отстранен одним из первых Романовых, потому что царю казалось, будто он захватывает власть, он ведь тоже назывался «великий государь». И Церковь как социальная сила была разрушена. Может быть, это сильно сказано, но она была отстранена от деятельности. И поэтому естественно, что никакой социальной доктрины вырабатывать в условиях нового общества, общества XVIII–XIX веков и, тем более, XX века, она даже не могла и пытаться. Только русские религиозные философы: сперва Чаадаев, потом Владимир Соловьев, Бердяев, Франки ряд других — пытались предложить в этом направлении умозрительные модели.

Можно развернуть сейчас панораму предлагаемых ими моделей — они довольно разнообразны — но строго говоря, их нельзя считать социальной доктриной Православной Церкви. Значит, мы находимся в таком моменте, когда такой доктрины нет. И если что и осталось от сложившейся дореволюционной традиции, то это традиция поддержания порядка, монархии. Поэтому когда рухнул царский режим, все страшно растерялись, несмотря на то, что как режим он причинял Церкви в основном только зло\ Хотя, может быть, лично никто из царей этого не хотел (я имею в виду царей XIX века).

Но достаточно сказать, что Николай I исключительно тормозил издание Библии в течение всего своего правления. И когда люди пытались ходатайствовать об этом, например архимандрит Макарий Глухарев, алтайский миссионер, — его за это наказали. Он писал, посылал свои переводы в столицу, писал на имя императора, что нельзя оставлять народ без Слова Божия, что славянский уже не понимают, ему не отвечали; тогда он написал: «Вам мало 14–го декабря, наводнения в Петербурге?!» — тогда его наказали, и все. Так было, пока не умер император.

Нужны были для Русской Церкви Соборы — Николай II не разрешал их созывать, и Собор был созван только после Февральской революции. Контроль был полный. Но несмотря на это, инерция сохранилась, привычка сохранилась. Поэтому мы свободны от какой‑нибудь обязательной социальной доктрины. Но у нас есть наследие, которое оставила нам мысль от Чаадаева до Зеньковского, Лосского, и особенно Федотова.

Немножко о Георгии Петровиче Федотове. Это был знаменитый историк, он создал одну из самых ярких социальных концепций. Он жил тут до 1925 года, вынужден был уехать в силу трудных обстоятельств и умер в Америке в 1951 году…