Церковь Духа Святого - [115]

Служение предстоятельства на основе правовой власти является историческим соблазном, как результат проникновения права в Церковь. Начиная с Константиновской эпохи, власть епископов строится на правовом начале, а одновременно с этим все церковное устройство и управление, т. к. епископ является высшим носителем служения управления в Церкви. В первоначальной и древней Церкви основа власти епископа проистекала из Евхаристического собрания. Предстоятельствуя народу Божьему, собранному на Евхаристическом собрании, старейший пресвитер выявлял власть церковного собрания, т. е. власть самой Церкви. Власть, носителем которой в апостольское время был старейший пресвитер, находилась внутри самой местной Церкви, а не вне ее. Он был пастырем своей Церкви, т. к. он, как и все остальные ее члены, принадлежал стаду Христову. Если бы он был вне стада, он не мог бы быть пастырем, т. к. он бы не принадлежал стаду Божьему. Поэтому не существовало власти над местной церковью в лице другой местной церкви и ее предстоятелей. Церковь есть место действия Духа, но Церковь Божия во Христе проявляется во всей своей полноте в каждой местной церкви, а потому вне местных церквей нет действия Духа. Если это так, то следовательно не может быть и служения, которое стояло бы над местными церквами, т. к. власть в Церкви есть служение.

Пока Евхаристическое собрание, которому предстоятельствовал епископ, оставалось единым, власть епископа не выходила за его пределы. В своих посланиях Игнатий Богоносец увещевал церкви следовать за своими епископами, но не увещевал повиноваться ему, как епископу Сирии, подобно тому, как они повиновались своим епископам. Епископ был единственный первосвященник единого Евхаристического собрания, но само его первосвященство несло в себе возможность распространения его власти за пределы Евхаристического собрания. В доникейскнй период разрыва между епископом и Евхаристическим собранием не произошло, т. к. основа власти епископа при всех изменениях, которые постепенно происходили в течение III–го века, продолжала покоиться в Евхаристическом собрании. Имперская церковь отказалась от этого источника, признав, что возглавление епископом церкви в малом городе или в селе ведет к уничижению его власти и достоинства [499]. Отказавшись от евхаристического источника власти епископа, церковное сознание должно было заимствовать из эмпирической жизни принцип права для обоснования власти епископа, т. к. иного начала для власти епископа в самой церкви нельзя найти. Самая большая перемена, которая произошла в истории церкви, заключалась в том, что границы местной церкви стали определяться границами власти епископа, основанными на принципе права. Идея правовой власти привела к установлению правовых отношений между ним и членами его церкви. Она же привела и к установлению правовой власти над епископами, возглавляющими местные церкви. Власть епископа, основанная на праве, должна была рано или поздно привести к идее правового ограничения этой власти, что и произошло, как мы видели, на Московском соборе 1917–18 гг. В результате длительного исторического процесса иерархическое служение, вытекающее из самого существа Церкви, получило обоснование, которое вообще не содержится в Церкви.

7. Право в Церкви большею частью является в виде божественного права, а потому так трудно определить, где кончается власть, основанная на праве, и где начинается власть на божественном начале. Идея теократии столь же древняя, как и само государство, может быть даже древнее его. Это одна из самых грандиозных иллюзий человечества на его исторических путях, которая наиболее трудно преодолевается, т. к. в ней сплетены во едино «и ночь, и день, и мрак, и свет». Это смешение настоящего и будущего, или точнее предвосхищение будущего в настоящем. Это замена царства Божьего Царством Кесаря, небесного Иерусалима земным. Это переделка слов молитвы Господней «да приидет царство Твое», которыми христиане встречают своего Господа на Евхаристическом собрании, ожидая Его славного пришествия, когда «будет Бог все во всем» (1 Кор. 15,28). В теократическом порядке царство Божье уже наступает в старом эоне.

По своей природе каждая государственная власть стремится к теократии в той или иной форме — открытой или скрытой, т. к. в эмпирической действительности она не может найти исчерпывающих и безусловных оснований для самой себя. Не безумие безумцев на троне привело Рим к обожествлению своих императоров. Начало этого культа относится ко временам Августа, одного из самых мудрейших римских императоров, которого христиане чтили совершенно особым образом. Это был результат естественного развития идеи власти, стремящейся в самой себе найти основы для себя. Власть, как божество, не требует оправданий и оснований, тогда как власть человека над человеком всегда сомнительна, а потому в любой момент может показаться подозрительной. Августин отлично это понимал, когда утверждал, что человек может властвовать только над животными, а не над людьми [500]. Поэтому культ императоров был легко и свободно принят, как будто он отвечал какой–то внутренней потребности людей своего времени. В древнем мире мы не находим никакой оппозиции ему, если не считать христиан, для которых человеческая мудрость была безумием перед Богом. По скептицизму, свойственному римскому гению, сами обожествленные императоры понимали, что они далеки от богов, и горько насмехались над собою, говоря, что, только умирая, они понимают, что становятся бессмертными богами. Тем не менее, они видели в этом культе основу Римской империи, и мудрые и безумные, они одинаково вели относительно него жестокую борьбу с Церковью, которая Господу Кесарю противополагала Господа Иисуса. Даже власть, отказавшаяся от религиозных основ, продолжает сохранять некоторый, хотя и извращенный, мистический характер. Тоталитарные государства имеют свою безрелигиозную мистику, высший носитель власти в них считает себя или считается, если не богом, то во всяком случае, «сверхчеловеком».