С каждым движением боль отступает… не затихает, нет, но становится мягче, внутри собирается странная, тягучая пульсация, от которой по телу растекается жар. Орман вглядывается в мое лицо, и я больше не отвожу глаз. Бесстыдно подаюсь навстречу, не сдерживая стонов и комкая атласное покрывало. Его пальцы скользят по ягодицам, чуть приподнимая мои бедра.
Я вскрикиваю и задыхаюсь от новых ощущений, когда что-то внутри отзывается острым, ни с чем не сравнимым удовольствием.
Снова и снова.
Еще и еще.
До стонов, переходящих в выдохи. До выдохов, переходящих в стоны.
— Кричи, Шарлотта, — он скользит губами по моим губам, с силой подаваясь вперед.
И я кричу от жаркого удовольствия.
Удовольствия, собирающегося в одной-единственной точке, которой хочется коснуться пальцами. Словно прочитав мои мысли, он опускает мои бедра на покрывала, скользит ладонью между наших тел. Новое прикосновение отзывается вспышкой, невыносимо-жаркой, выбивающей меня из сознания.
Потому что в сознании не может быть так хорошо.
Так горячо.
Так сладко, как сейчас, когда мир вокруг рассыпается тысячами искр.
Не сразу понимаю, что это взрываются магические светильники, и в этих ослепительных вспышках на миг перестаю быть собой.
Ни с чем не сравнимое наслаждение пульсирует внутри, отзываясь в точке под его пальцами. Вырываясь моим протяжным шепотом-стоном:
— Эри-и-и-к…
И его рычанием, запускающим по телу волну.
Волну удовольствия, в которой мы содрогаемся вместе, я тону в его руках и собственных всхлипах до той минуты, пока он подается назад. Этот рывок не менее ощутим, чем когда он оказался внутри, но Эрик уже прижимает меня к себе. Подхватывает, обнимает, заворачивая в покрывало. Или в себя.
Почему-то именно сейчас на ум приходит: «Я не позволю тебе замерзнуть», — и эта мысль отзывается во мне пронзительным теплом.
Я прижимаюсь к нему, вдыхая запах сандала и разгоряченного тела.
Чувствуя, как сильная ладонь скользит по спине, по взмокшим волосам: не то лаская, не то успокаивая.
— Вы прекрасны, мисс Шарлотта Руа, — произносит он.
Я лишь на миг открываю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.
Темным и глубоким, как зимняя ночь за окном. Удивительно, как преобразились его черты, словно передо мной совсем другой человек.
— Вы тоже, месье Эрик.
Он касается моих губ, убирает со лба налипшие прядки и улыбается.
Я улыбаюсь в ответ — слабо, а потом позволяю себе крепче прижаться к нему и оплести рукой его грудь. Закрываю глаза и понимаю, что под ладонью по-прежнему жесткая ткань жилета: Эрик, в отличие от меня, одет. Это кажется неправильным, но почему, я понять не могу. Мысли путаются, ускользают, стекая в сон, и я падаю в него вслед за ними. Последнее, что слышу, это его шепот:
— Спи, моя светлая девочка.
«Я не позволю тебе замерзнуть».
Отголоски эха разносятся по лабиринтам коридоров. Пустынным коридорам театра, в которых я стою совершенно одна. Холод бежит по обнаженным плечам, стекает в глубокое декольте, заставляя кожу покрываться мурашками. Тишина такая, что слышен шорох моего платья, когда я иду вперед. Все ближе, ближе и ближе к бенуару, в котором меня ждет Эрик. Сердце бьется все быстрее, пальцы с силой сжимаются на атласной ткани. Мне невыносимо холодно, я обхватываю себя руками, но руки просто ледяные.
«Я не позволю тебе замерзну-у-у-уть».
Эхо его голоса вплавляется в шелест моих юбок, и получается шипение. Странное, мягкое, тягучее шипение, словно он произносит это нараспев, простуженным голосом. Но я уже почти дошла: отодвигаю тяжелые портьеры, шагаю внутрь, и… оказываюсь на сцене. На сцене, где удивительно красивая женщина (я не могу видеть ее лица, оно в темноте, но точно знаю, что это так), выгибается под ударами плети. Стоны мешаются с криками, пальцы сжимаются на обвивающих запястья веревках, тянущихся к изголовью кровати. Замираю, потому что в стоящем ко мне спиной мужчине уже узнаю его.
Это Эрик.
Волосы слегка растрепаны, ладонь обхватывает рукоять почти нежно, особенно когда он замахивается снова. Вместе с холодом по телу проходит дрожь и лицо вспыхивает огнем. В тот миг, когда плеть оставляет полосу на светлой коже, а затем взлетает снова, чтобы опуститься между широко разведенных ног в тонких ажурных чулках.
Больно должно быть ей, но криком захлебываюсь я.
Захлебываюсь, зажимаю рот, но уже поздно. Он оборачивается, и хвост плети медленно течет между влажных складок, по внутренней стороне бедер.
— Любишь подсматривать? — негромко произносит Эрик, и глаза его вспыхивают золотом. — Любишь лезть в чужую жизнь, Шарлотта?
— Нет, я…
Я не знаю, что ответить, просто отступаю назад, а он идет ко мне. Плеть ползет за ним покорной змеей, с шипением извиваясь по полу.
— Эрик, вернись ко мне, — шепчет женщина на кровати.
— Разумеется, я вернусь, — он говорит с ней, но смотрит на меня. Золото в его глазах сменяется пугающей тьмой, когда Эрик добавляет: — Только разберусь с одной бессовестной девочкой, Камилла.
Камилла?!
— Ты должна спать, — произносит он.
Замах — и хвост плети ложится в его ладонь, поверх перчатки.
— Ты должна спать, но ты не спишь. Почему ты не спишь, Шарлотта-а-а?!
