Центральная станция - [7]

Исобель знала, что многие из них эмигрировали во внеземелье, улетели в марсианский Тунъюнь. Другие обосновались в Иерусалиме и жили на Русском подворье, которое стало их собственностью после долгой оккупации. Нищеброды. На таких мало кто обращает внимание.

И они очень стары. Некоторые сражались на войнах, не имевших теперь даже имен.

Она ехала прочь по Саламе, направляясь к станции. Сегодня вечером, думала она; и ее сердце солнечным парусом трепетало в предвкушении, в ожидании скорой свободы.

Плывя по течению дня, солнце взлетает за космопортом и чертит дугу над ним, прежде чем приземлиться наконец в море.

Исобель работает в громаде Центральной и обычно не видит солнца вовсе.

Зал ожидания Третьего Уровня предлагает ералаш закусочных, дронозон, игромирных сим-ульев и эмпориев «Луи У», накамалей и курилен, заведений для поклонников тру-плоти и виртуальной секс-индустрии, а также свой базар верований.

Исобель слышала, что крупнейший базар верований расположен в Тунъюнь-Сити на Марсе. Тот, который работает на Третьем Уровне, здесь, – средней руки: миссия церкви Робота, Горийский храм, Элронитский Центр Ускорения Рода Человеческого, храм Бахаи, мечеть, синагога, католическая церковь, армянская церковь, алтарь Огко и буддийский храм тхеравадинов.

По пути на работу Исобель зашла в церковь. Ее воспитали в католической вере – семья ее матери, китайские иммигранты с Филиппин, обратились в эту религию в иную эпоху, иное время. Но Исобель не находила утешения в безмолвном спокойствии просторной церкви, запахе свечей, полумраке, раскрашенном стекле и горестном взгляде распятого Иисуса.

Церковь это запрещает, подумала она, вдруг устрашившись. Покой церкви угнетал: воздух слишком застойный. Всякий предмет в помещении будто смотрел на нее, знал о ней. Она развернулась на каблуках.

Вышла и, не глядя, почти врезалась в брата Патчедела.

Р. Патчедел, сострадательно:

– Дочь, тебя колотит.

Она знает Р. Патчедела, хоть и не близко: этот робот был неотъемлемой частью Центральной станции (и космопорта, и окрестностей) всю ее жизнь и подрабатывал моэлем у горожан-евреев, когда у тех рождался мальчик.

– Я в порядке, правда, – сказала Исобель. Робот глядел на нее, его лицо ничего не выражало.

«Робот» на иврите – слово мужского рода. И по большей части роботы проектировались в стародавние времена без гениталий и грудей, смутно мужественного вида. Они – своего рода ошибка. Никто не производит роботов уже очень давно. Они – недостающее звено, неловкий шажок эволюции от людей к Иным.

– Не желаешь чашечку чая? – спросил робот. – Возможно, пирожное? Сахар, мне говорили, помогает людям при стрессе. – Непонятным образом Р. Патчеделу удавалось изображать смущение.

– Я в порядке, правда, – повторила Исобель. И вдруг, импульсивно: – Вы верите в то, что… роботы могут… я имею в виду…

Она запнулась. Робот обратил к ней старое невыразительное лицо. По левой щеке, от глаза к краешку рта, бежал ржавый шрам.

– Ты можешь спросить меня о чем угодно, – сказал робот мягко. Интересно, голос какого мертвеца был использован, чтобы синтезировать звуки его голоса?

– Роботы способны любить?

Рот робота изогнулся. Возможно, это была улыбка.

– Мы только и способны, что любить.

– Как это может быть? Как вы можете… чувствовать?! – почти закричала она. Но кто обратит внимания на крик на Третьем Уровне?

– Мы антропоморфизированы, – ответил Р. Патчедел тихо. – Созданы по подобию человека, наделены телесностью, чувствами. Таково бремя железного дровосека. – В голосе слышится печаль. – Ты знаешь это стихотворение?

– Нет, – сказала Исобель. – А что насчет… насчет Иных?

Робот покачал головой:

– Кто может сказать? Для нас непредставимо существование чисто цифровой сущности, не знающей телесности. В то же время мы ищем избавления от нашего телесного существования, путь в рай, хотя и знаем, что рая нет, что его нужно построить, что мир следует отремонтировать и пропатчить… Но о чем ты в действительности меня спрашиваешь, Исобель, дочь Ирины?

– Не знаю, – прошептала она и поняла: у нее мокрое лицо. – Церковь… – Она чуть повернула голову, показывая на католическую церковь за спиной. Робот кивнул, будто и правда понял.

– В юности чувства сильны, – сказал он мягко. – Не бойся, Исобель. Позволь себе любить.

– Не знаю, – пробормотала Исобель. – Не знаю.

– Подожди…

Но она уже отвернулась от брата Патчедела. Смаргивая слезы – она не понимала, откуда они взялись, – она шла прочь; она опаздывала на работу.

Сегодня вечером, думала она. Вечером под навесами. Она вытерла слезы.

Сумерки окунают Центральную в долгожданную прохладу. В шалмане «У Мамы Джонс» зажглись свечи, в «Безымянном накамале» через улицу готовят вечернюю каву; сильный землистый запах – корни кавы чистят и крошат, клетчатку шинкуют, смешивают с водой и несколько раз отжимают, чтобы вышел весь экстракт, все кавалактоны, – напаивает мощеную улицу, самое сердце района.

На лужайке роботники сгрудились вокруг костра, разведенного в перевернутой бочке. Пламя отражается на лицах, безыскусно сочетающих металлическое и человеческое: живучий лом забытых войн. Роботники говорят друг с другом на чудном языке, боевом идише, впечатанном в них благонамеренным армейским разработчиком, – кроме них этим тихим и тайным языком не владеет никто.