Центральная станция - [17]

Центральная станция нам в новинку, думал он. Новый узел новой сети. Где-то в этом микрокосме отчуждения зарождались новые религии, выводились мессии. Ибрагим хотел для мальчика нормальной жизни. Но нормальная жизнь – никогда не данность: это иллюзия консенсуса, и мальчик с глазами от «Армани» видел ее насквозь.

Такие дети рождались искусственно. Кто-то планировал их появление. Однажды мальчик изменится, но чем он станет – этого Ибрагим пока не знал.

Той ночью, после похорон, Ибрагим сидел во Дворце Ненужного Старья, когда Исмаил вернулся с пляжа. Маленькое гибкое тело еще искрилось каплями морской воды, глаза светились, Исмаил улыбался. Ибрагим, у которого не было своих детей, обнял мальчика.

– Баба! – сказал тот. – Гляди, что я нашел!

Любовь – это тревога и гордость, их переплетение. Ибрагим смотрел, как мальчик вышел и вернулся со щенком, черным песиком с белым носом, лизавшим ему запястье.

– Я назову его Сулейманом, – сообщил Исмаил.

Ибрагим рассмеялся.

– Тебе придется его кормить, – предупредил он.

Исмаил убежал, щенок понесся за ним, высунув язык. Ибрагим глядел им вслед, и его терзало беспокойство.

Ночью ему приснился сон. Во сне два мальчика стояли у костра, разведенного неподалеку в перевернутой бочке. Ибрагим знал, что Исмаил спит, а его друг Кранки далеко отсюда, на Центральной, и все равно ощущал, что видит некую странную реальность. Мальчики беседовали; их губы двигались; но звука не было, и Ибрагим не понимал, о чем они говорят. Он резко вынырнул из сна, сердце колотилось, Иной внутри проснулся.

Она идет, сказал Иной. Она идет.

Ибрагим понимал, что Иной сбит с толку. Он повторял слова, услышанные в своем сне.

Но кто именно идет, и почему, и с какой целью – этого они не знали.

Пять: Стрига

Однажды весной на Центральную явилась стрига.

Шамбло. Ее волосы уложены по моде Тунъюня: длинные дредлоки с вплетенной в них тонкой гибкой проволокой, реагирующей на невидимый разряд, шевелятся, как водяные ужи, на голове девушки, лениво ползая по ее черепу.

Глаза – фиолетовые, выращенные в чан-лабе; волосы – красновато-коричневые, с золотыми нитями, ловящими солнце.

Ее звали Кармель.

Заплатка из новой кожи на мягкой нижней плоти левой руки могла означать татуировку. Татуировка могла говорить о том, что девушку уже ловили – и пометили соответственно. На крыше Центральной станции Кармель высадилась из транспортной суборбитали вместе с прочими пассажирами, замерла – и вдохнула разреженный воздух Земли.

Вы, никогда не бывавшие в Доме Человека! Вспомните слова поэта Басё, написавшего:

Сип блонг спэс

Планэт Эс хэмиа!

Эа блонг хэм и но сэмак

Ол нарафала плэс.

Что примерно переводится так: «Космический корабль –/вот что есть Земля!/Воздух ее не схож/с воздухом мест иных».

Впрочем, название Дом Человека уже давно в опале; правильнее говорить Расцвет Человечества, или, как иногда называют Землю Иные, Сердцевина.

Невзирая ни на что.

Шамбло по имени Кармель явилась на Центральную весной, когда пьянят уже запахи, разлитые в воздухе. Запах моря и множества тел, их пота, тепла, жара; запах человеческих пряностей и холодный аромат массы человеческих машин; запахи смолы и сока, сочащихся из порезов вечно обновляющихся адаптоцветных районов, и древнего асфальта, нагревшегося на солнце, и исчезнувших апельсиновых деревьев, и свежескошенной лимонной травы; запах Расцвета Человечества, богатейший и наиболее концентрированный из всех; так не пахнет ни один из внешних миров.

И вот, стоя на крыше Центральной станции, девушка Кармель, закрыв глаза, долгий миг вбирала в себя все: странное и непривычное притяжение, безжалостный удар солнца, мягкое, почти незаметное касание ветра, – изумительное, непредсказуемое целое, атмосферную систему этого мира, которая даже не была цифровой.

Затем на Кармель обрушились пульс и прибой Разговора. На пути сюда – медленные месяцы перелета из марсианского Тунъюня к долгожданным Вратам на Земной Орбите – ей отлично удавалось фильтровать Разговор: она чуть не умерла от голода. Кармель путешествовала на «Гель Блонга Мота», самом древнем из торговых судов, бороздивших Солнечную систему. Ей так хотелось покоя.

Но теперь Разговор взрывался вокруг нее, почти оглушая. Еще более концентрированный – здесь, на Земле. И другой, конечно же. Странные архаичные протоколы мешались с бурным токток блонг нараван. Здесь часть Разговора из Внешней системы – от Брошенных, из облака Оорта, с Титана и Галилейских Республик – была слабой, разжиженной. Пояс мигает десятками обрывающихся фидов. Марс – спокойное бормотание. Лунопорт – вопль в ночи. Но Земля!

Кармель и представить себе не могла, что подобный Разговор возможен: столь близок и все-таки так далек, и настолько сжат. Миллиарды людей, бессчетные миллиарды цифровых и машин, все говорят, болтают, шарятся как могут. Картинки, текст, голос, записи, бьющая по всем каналам сразу мнемомедиа, растекшиеся за свои пределы игромиры – все это в один момент навалилось на нее, и она инстинктивно отшатнулась.

– Вы в порядке, милочка? – чей-то добрый голос. Марсианская китаянка с живыми, очень зелеными (натуральными? быстрый скан не выявил запатентованных брендов) глазами. – Гравитация, да? В первый раз к ней привыкнуть непросто.