Центр - [51]
Они остановились возле одной из скамеек около бездействующего фонтана, и Алик представил Диму аккуратно-смотрящей, мелко завитой старушке, одетой бедновато, но претенциозно. Алик сказал несколько веских фраз, старушка осторожно покивала головой, и «сдача дел» на том и закончилась. Затем они снова пошли к Первопечатнику (Дима уговорился с Кюстриным, что тот будет там ждать, Алику было «тоже в том направлении»). Занятный молодой человек этот Алик. Востроносый, жидковатый, с быстро стреляющими глазками. Но не в этом дело. Говорил каким-то безынтонационным голосом, роботоподобно. Говорил все правильно, толково, но выглядело так, что ничего это ему не интересно, смотрел не на собеседника, а себе под ноги, упорно вглядывался, словно чего-то там высматривая. Но опять же не в этом во всем было дело.
Дима впервые, пожалуй, сталкивался с экземпляром, который в столь явно юном возрасте высказывал очень уж определенные соображения и о себе самом, и о будущем себе самом, каким он может стать лет через пятнадцать-двадцать. Слишком это было непохоже на ту романтическую антиозабоченность, наплевательство по отношению ко всем и всяческим расчисленностям, что приняты были за аксиому этики «у Оксаны», у вольного дружества, к коему Хмылов принадлежал в оные годы.
Алик сообщил, то он «сдает дела», потому что решил поучиться хотя бы пару лет в Полиграфическом институте. Так и сказал «решил поучиться». А «пару лет» означало, что никакие «корочки», «поплавки» и прочие фигли-мигли его не колышут. Речь, стало быть, шла об абсолютно бескорыстном приобретении знаний. «Понимаешь, старик, — быстренько излагал Алик своим закидонистым, бесцветным голосом, — копейку я всегда буду иметь. Копейка для меня — уже не проблема. Но когда деньги на руках, они отвлекают. Ничем другим уже не занимаешься. А мне это еще рано. Затянет — так и останусь ни при чем. Мои годы идут, надо поднабраться. Потом и вовсе не захочется».
Получалось полностью наоборот, прямо как в пику миллион раз использованному юмористами сюжету о беспринципном молодняке, стремящемся неважно куда, но лишь бы поступить, лишь бы диплом заиметь. Алик говорил: «Надыбал я тут один заказик. Сейчас хорошо идут крупные фотографии, в цвете. Знаешь, переснимают с «рубашек» от пластинок, из разных бардов там, Высоцкого, Окуджаву, из иностранцев кого… Но, конечно, нужен крупняк. Чем крупней фото, тем лучше. В смысле цены. Я сам не распространяю, по квартирам не хожу, но один друг заказал мне по пятьдесят штук с четырех «рубашек». А Рафаэля и Адамо — по тридцать. Ну подвалил я к ребятишкам в фотоателье. Так, мол, и так. Сделали одну партию на пробу, метр на полтора. Смотрю, какие ж это цвета, мать честная… Разводы какие-то. Я на них попер, а они сами пыхтят, поволокли друг на друга. Оказывается, этот процесс у них, видишь ли, не отработан».
В общем, Алик быстро разобрал, что речь не идет о недобросовестности фотографов, взявших подряд. Получалось, что существуют принципиальные трудности получения очень крупных копий с сохранением цветовой гаммы оригинала. Фотографы толком ничего объяснить не могли, у каждого из них была своя версия неудачи (один утверждал, что надо достать какой-то редкий, заграничный и немыслимой цены закрепитель, другой глубокомысленно и угрюмо повторял: «Бумага… разве ж это бумага?», третий…). Алику же захотелось узнать единственную. Через каких-то знакомых он вышел на доцента кафедры фотоэмульсионных процессов Полиграфического института. Пообщались недельки три, доцент приоткрыл перед Аликом теоретические бездны работы с цветом, подрассказал о Гюйгенсе, Гуке, дал книжку биографии Роберта Вуда. Алик ясно ощутил, что с цветом совсем не так все благополучно, как на обложках журналов, что «там еще пахать и пахать», подал документы и сдал вступительные в Полиграфический. С благородной целью, как он выразился, «поднабраться». Когда Дима спросил, почему же планирует только на два года, Алик ответил: «Да долго… Чего там пять лет пилить? Я с цветом только разберусь, и ладно… Фанера-финиш. У них там лаборатории отличные».
Тогда Дима невнятно этак попытался выяснить, что раз уж обуревает жажда знаний — дело хорошее и все такое, — то почему Алик з а т а к не познакомил его с кассиршей? На что Алик объяснил, что так уж принято, в каждом деле, мол, свой фасон надо держать. З а т а к уступить дело — это как-то нелепо, неприлично просто. Сто рублей для него — не деньги, ему за кассиршу и три сотни легко дали бы, но уж раз Кюстрин Диму рекомендовал… Кюстрина Алик уважал.
В подземный переход к «Метрополю» Алик не пошел, сказал, что ему надо до «Детского мира». На прощанье еще раз успокоил Диму, что дело верное, за полторы-то сотни оно ему просто задарма досталось. «Какие полторы?» — переспросил Дима. «Ну а как же, — ответил Алик. — Сто мне, полста — Кюстрину. Половина пая — за наводку. Это уж так заведено». А когда Хмылов сообщил ему, что никаких полста Кюстрин с него не спрашивал, Алик печально закивал головой, с мудрым таким всепониманием: «Ну, да… это ж Кюстрин. Он всегда чудит. Фанера-финиш».
