Ценой потери - [62]

Попивая шампанское за ужином, в миссии очень веселились. Отца Поля поймали на том, что он хотел выпить лишний стакан. Кто-то еще — брат Филипп? вряд ли, на него это не похоже — налил содовой в опорожненную бутылку, и бутылка обошла полстола, пока это не обнаружили. Куэрри вспомнил то, что было несколько месяцев назад: вечер в семинарии на берегу реки, когда миссионеры жульничали в карты. Тогда он ушел в заросли, так ему было нестерпимо слушать их инфантильные шуточки, их смех. Как же это он сейчас сидит здесь и улыбается вместе со всеми? Он даже поймал себя на том, что его раздражает физиономия отца Тома, который со строгим видом восседал во главе стола, не участвуя во всеобщем веселье.

Доктор провозгласил тост в честь отца Жозефа, а отец Жозеф провозгласил тост в честь доктора. Отец Поль провозгласил тост в честь брата Филиппа, а брат Филипп сконфузился и будто язык проглотил. Отец Жан провозгласил тост в честь отца Тома, но отец Тома ответного тоста не предложил. Шампанское уже подходило к концу, как вдруг кто-то извлек из недр буфета початую бутылку сандемановского портвейна, и портвейн стали пить из ликерных рюмок, чтобы на дольше хватило.

— Если хотите знать, так англичане пьют портвейн после десерта, — сказал отец Жан. — Странный обычай, возможно протестантский, но тем не менее…

— А в богословской этике на сей счет ничего не сказано? — спросил отец Поль.

— В каноническом праве сказано: Lex contra Sandemanium. Но и этот закон был, разумеется, так истолкован одним славным бенедиктинцем…

— Отец Тома, рюмочку портвейна?

— Благодарю вас, отец. С меня вполне достаточно того, что я уже выпил.

Тьма за растворенной дверью вдруг подалась назад, и на мгновение в странном желтом свете, как на выцветшей фотографии, они увидели низко накренившиеся пальмы. Потом там опять все почернело, и ветер, ворвавшийся в комнату, шевельнул страницы киножурнала отца Жана. Куэрри встал затворить дверь от надвигающейся грозы, но передумал и, ступив наружу, закрыл ее за собой. Небо на севере снова вспыхнуло, как будто над рекой продернули длинную ленту. Оттуда, где веселились прокаженные, донесся гул барабанов, и тут же — раскат грома в ответ, точно воинская часть шла на смену. На веранде кто-то был. При вспышке молнии он увидел, что это Део Грациас.

— Почему же ты не на празднике, Део Грациас?

И он тут же вспомнил, что праздник устроен не для увечных, а для каменщиков, плотников, столяров. Он сказал:

— Молодцы, хорошо поработали, больница выстроена.

Део Грациас стоял молча. Куэрри сказал:

— Ты что, опять задумал побег? — и, раскурив сигарету, сунул ее бою в рот.

— Нет, — сказал Део Грациас.

Куэрри почувствовал в темноте прикосновение култышки. Он сказал:

— Что случилось, Део Грациас?

— Ты уедешь, — сказал Део Грациас. — Когда больница готова.

— Нет, нет, не уеду. Я доживу здесь до конца дней своих. Туда, откуда я приехал, мне возвращаться нельзя, Део Грациас. Нет мне там места.

— Ты убил человека?

— Я убил все, что можно было убить.

Гром послышался ближе, и тут же зашумел дождь. Сначала он разведчиком тихонько шуршал среди пальмовых вееров, крался в траве, потом уверенной поступью великого водяного воинства двинулся от реки и приступом захлестнул ступеньки веранды. Барабаны прокаженных умолкли сразу, как погашенное пламя, и даже удары грома были едва слышны сквозь мощную атаку дождя.

Део Грациас подступил ближе.

— Возьми меня с собой, — сказал он.

— Говорю тебе, я останусь здесь. Почему ты мне не веришь? До конца жизни. Меня здесь и похоронят.

Может быть, его не было слышно из-за дождя, но Део Грациас повторил:

— Я с тобой.

Где-то задребезжал телефон — банальный звук человеческого жилья, как неутешный детский плач, пронзающий шум ливня.

2

Когда Куэрри вышел, отец Тома сказал:

— Мы всех тут почтили, а за того, кому больше всех обязаны, не выпили.

Отец Жозеф сказал:

— Он прекрасно знает, как мы ему благодарны. А тосты ведь были шуточные, отец Тома.

— Я считаю, что, когда он вернется, мне следует выразить ему нашу благодарность официально, от имени всей общины.

— И тем самым вы только смутите его, — сказал доктор Колэн. — Человеку нужно от нас лишь одно — чтобы его оставили в покое.

По крыше забарабанил дождь, брат Филипп стал зажигать свечи на буфете, на случай если погаснет электричество.

— Благословен тот день, когда он к нам приехал, — сказал отец Тома. — Кто бы мог предвидеть это? Знаменитый Куэрри!

— А для него тот день вдвойне благословен, — ответил доктор. — Дух поддается лечению гораздо труднее, чем тело, и все-таки мне кажется, что он почти здоров.

— Чем достойнее человек, тем сильнее объемлет его бесплодность пустыни, — сказал отец Тома.

Отец Жозеф с виноватым видом посмотрел сначала на свой стакан, потом на сотрапезников. По милости отца Тома у всех у них было такое чувство, будто они пьянствуют в церкви.

— Человек малой веры и не заметит временной утраты ее. — Отец Тома был непогрешим в своих сентенциях. Отец Поль подмигнул отцу Жану.

— Вы слишком много ему приписываете, — сказал доктор. — Его случай, вероятно, гораздо проще. Бывает же так, что полжизни человек верит без достаточных к тому оснований, а потом вдруг обнаруживает свою ошибку.