Ценные бумаги. Одержимые джиннами - [5]

Аркадий, ученик Мирзабая: С тем, что людям можно дать выбор, не согласен. Думаю, это журналистское лукавство. У людей нельзя отнять выбор. Даже если опубликовать только одну версию, всегда найдутся самостоятельно думающие. Другое дело, когда человек понимает, что пропагандируется абсурд, и выбирает пользоваться этим. Революцию задумывают гении, совершают фанатики, а результатами пользуются подонки. Вот в чем действительно выбор. А вообще — никогда не понимал журналистской этики до конца. Если Вы хотите что-то мне рассказать, не спросив меня, хочу ли я знать именно это. Как можно решать за других, в чем им реализовать свое право на информацию? Вот «видишь тонущего — возьми у него интервью, а потом спасай» — более понятно. «Лучшая новость — это плохая новость» — совсем понятно. Известны вечные общие вопросы в масштабе всего общества. Получается какая-то «незаказанная услуга». Но при талантах, известных нам по вашему творчеству, «делать для всех важными ваши детские субъективные переживания» — святое дело. Вот эксгибиционизм это плохо. У Вас скорее человеческая здоровая система ценностей. Не скажу «Дай бог каждому». Хорошего — понемножку.

Димамишенин: Откуда Вы узнали о событиях, которые произошли в Вильнюсе?

Аркадий, ученик Мирзабая: Письма Мирзабаю стали возвращаться, а потом меня пригласили в Москву в прокуратуру и хорошо удивили тем, что убит Талгат, убили его Мирзабай и Абай и какие-то сосунки, а мы секта дзен-буддистов и кришнаитов.

Димамишенин: Такой безумный микс мог родиться только в голове советского следователя или редактора из «Политиздата».

Аркадий, ученик Мирзабая: Следователь Климавичюс показался мне любезнейшим, интеллигентнейшим и проницательнейшим человеком. Мистика его не интересовала. К моей версии он отнесся с энтузиазмом. Микс содержался в изложении прокурором Норкунасом его понимания сути официальной версии. Совсем было не обидно. Делаем скидку на то, что прибалт, на формальный интерес. На понимание бесполезности развивать идею смягчающих обстоятельств. Ясно же: коммунисты не упустят возможность громко судить секту. Секс и насилие в наличии. Пипл обхавается. Чины-награды обеспечены.

Димамишенин: Подробнее Вы не могли бы рассказать о сосунках? Насколько я понимаю, это опять же были Ваши соратники и ученики Мирзабая. А один из них вполне взрослый и состоявшийся молодой человек, тренер по карате.

Аркадий, ученик Мирзабая: С московскими сосунками виделся однажды. В Москве в гостях, на картошке. Никогда не думал об этой встрече. В связи с Вашим, Дмитрий, вопросом, постарался вспомнить свои впечатления. Мальчишки были нормальные. Главное впечатление — они были ярко индивидуальны. Значит, им не запудривали мозги и не подавляли психику. Мои друзья упоминали их в контексте, что даже такой молодежи, которая по возрасту не может за себя отвечать, общение с Мирзабаем не наносит вреда. Их тренер был другом моих друзей. Он тоже был на той встрече. Очень четкий. Похож на военного. Ростом не вышел. Маленький и худенький. Заменим «соратники» на «знакомые». По комплекции они не могли создать Талгату проблему. И тренер тоже. Одно слово «сосунки».

Димамишенин: И какие показания вы дали?

Аркадий, ученик Мирзабая: Показания я дал максимально возможно коротко. Мы в советском обществе, я человек лояльный, диссидентством не страдал, финтить с властью не имел намерения, но и дураком не был, чтобы пытаться доказать, что не верблюд. А потом пошел по знакомым. Узнавать, как дело было. Сильно прозвучало то, что Талгат не защищался. Я подумал — хоть на это ему ума хватило. А что Абай на него руку поднял, так, небось, довел Талгат его до этого. Абай был человек с очень здоровой харизмой. На жлобство реагировал безжалостно, но очень мягко, постепенно и демонстративно. Это испытал и я на себе, и много раз видел людей, которые были не правы в присутствии Абая, и как дипломатично и красиво Абай ставил их на место. Какое там рукоприкладство! Абай мог так зыркнуть, что хотелось сквозь землю со стыда провалиться. А если не понимал его намека человек, Абай, так же красиво, замыкался и просто отстранялся от него. Какие кулаки, избиения, убийства? Абай голоса никогда не повышал. Он был нормальный мужик. «Друг мой Колька», «Весна на заречной улице». И авторитарным никогда не был. И прав всегда не был. Его и я, и другие иногда смущали, оказывались более правы, и ничего. Он умел и проигрывать. Неплохое, говорят, качество. В общем, картина ясная. Талгат перехамил, пережлобствовал. Абай решил сыграть осаждающую сцену, а пацаны-зеленые «не справились с управлением». Гибель человека — это трагедия. И это не обсуждается.

Во время следующего монолога мурашки пробежали по моему телу и холодный озноб. Я стал понимать, кто со мной разговаривает. И как все это было тогда. Если честно, меня мало что в жизни повергало в шок и пугало. Я не терял сознание, даже когда однажды мне выбивали куски зуба самодельным долотом и деревянным молотком, полдня на острове, и я забрызгал двух очаровательных девушек с ног до головы своею кровью, продолжая спокойно руководить процессом. Но нижеследующие слова действительно наполнили меня страхом перед своим безжалостным собеседником. Я молча дал ему выговориться, — Димамишенин.