Цена утопии. История российской модернизации - [36]

Другое дело, что выкуп в нечерноземных губерниях, где помещики получали доход не от земли, а от промысловых оброков крестьян, был намеренно завышен. Однако проведенное в 1881 году понижение выкупных платежей привело ситуацию к норме.

Бенефициаром реформы, на первый взгляд, оказалось государство, но вряд ли оно подозревало, чем обернется этот тактический выигрыш.

Так что стандартные претензии к Великой реформе на фоне того, что крестьяне получили право на свободный труд, не слишком убедительны. Более того, их значимость, которой я отнюдь не оспариваю, все же не столь велика, как обычно считается. Просто народническая литература заложила традицию слишком серьезного, чуть ли не телеологического отношения к отрезкам и платежам, то есть к внешним «параметрам» жизни крестьян, однако на деле этот взгляд просто уводит нас в сторону от реальных изъянов реформы.

Что не так с великой реформой?

Я убежден, что ключевой вопрос состоит вовсе не в том, кого – крестьян или помещиков – «больше ограбили».

Для судеб России куда важнее было то, что реформа не позволила ни крестьянам, ни помещикам эффективно адаптироваться к новой жизни, к рыночным условиям, что коридор возможностей для их мирного сосуществования и эволюционного развития их хозяйств оказался очень узким.

И произошло это не потому, что крестьяне потеряли землю или переплатили за свободу, а потому, что наспех собранная – во многом экспромтом – временная конструкция реформы, вопреки первоначальным планам правительства, превратилась в постоянную, и реформа, условно говоря, застряла даже не на полдороге, а лишь выйдя из прихожей за дверь.

Это – в числе прочего – еще больше разобщило крестьянство с помещиками. Раньше помещики могли держать его в узде не только принуждением, но и взаимными выгодами, договариваться, а теперь их резко разделили, обособили и противопоставили друг другу.

Отчасти это было сделано намеренно, и не только из-за опасения возможных рецидивов крепостничества. У РК был и другой расчет. Демократический цезаризм Наполеона III, «крестьянского императора», был тогда в большой моде.

В 1865 году Н. А. Милютин говорил на этот счет, что

прежде дворянство стояло между государем и частью подданных, но… и тогда уже не было никого между царем и государственными крестьянами. Теперь же вместо 10 млн, имеющих прямое общение с царем, 20 млн, – вот и все различие. Управление по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различия сословий, призываемых к правительственной деятельности правительственной властью.

Настоящей миной под страной стала сама концепция реформы, а именно: помещики по приказу правительства за выкуп отдают часть своей земли крестьянам. То, что император фактически заставил помещиков продать землю, нарушив тем самым принцип незыблемости частной собственности, имело роковые последствия.

В ходе реформы столкнулись два противоположных и непримиримых подхода, олицетворявших две формы сознания – рациональное и мифологическое.

Большой бедой России было то, что в ней тогда одновременно жили как бы два разных народа, говорящих на одном языке, – образованные люди и простой народ.

Последний, на 90 % состоявший из крестьян, ментально жил в Средневековье, потому что со времен условного Алексея Михайловича не имел возможности изменить ситуацию. Психологию меняет школа, образование, а русские элиты, как мы знаем, не спешили просвещать народ. В результате у крестьянства, за редкими исключениями, не было цивилизованного правосознания, в том числе представления о частной собственности, так же как о свободе и многом другом.

Отсюда – катастрофическое непонимание по ряду ключевых проблем между крестьянами, с одной стороны, и правительством и помещиками – с другой, а в частности, разная интерпретация сути реформы.

Напомню, что тезис «земля Божья (Царская), но нашего пользования» возник задолго до отмены крепостного права, еще в те времена, когда крепостное право оправдывалось тем, что, дескать, барин воюет, защищает царя, Отечество и нас заодно, а мы его кормим.

Века принудительного труда сформировали в крестьянском сознании твердое убеждение: право на землю имеет только тот, кто на ней работает. Идею дворянской собственности на землю крестьяне просто не воспринимали. Отсюда вековая мечта о «черном переделе», то есть захвате всех некрестьянских земель (помещичьих прежде всего) и последующем равном их разделе. Да и полтора века правительственного аграрного коммунизма не могли остаться без последствий. «Раскулачивать» ведь можно не только крестьян.

Поэтому Сперанский и Киселев еще в Комитете 1835 года были готовы на безземельное освобождение не только крепостных, но и государственных крестьян, лишь бы минимизировать влияние этих взглядов.

Увы, данная проблема не привлекла внимания РК.

Уже в 1861 году среди крестьян ходили слухи, что Положения 19 февраля – подделка, составленная помещиками и чиновниками, чтобы скрыть настоящую «Царскую волю», то есть передачу им всей земли. Точно так же они думали о «золотых грамотах» и раньше. Поэтому они упорно ждали передачи им оставшейся ее части или, по крайней мере, очередной прирезки. Об этом постоянно говорят самые разные источники второй половины XIX – начала XX века.