Цена утопии. История российской модернизации - [21]

Поэтому политический выигрыш от сохранения общины, по Киселеву, превышает ее хозяйственные изъяны.

Так в общинном вопросе политика впервые была поставлена выше экономической целесообразности.

Европа 1830–1840-х годов давала все новые доказательства опасности пролетариата, ставшего главным фактором роста революционного движения. Отсюда понятно удовлетворение, с которым «Журнал МВД» замечал, что такие «зловещие» вещи, как «пауперизм» и «пролетариат», не имеют в нашем языке соответствующих слов.

Конечно, критика капитализма не исчерпывала список претензий к Западу, причудливо сочетавшихся с идейными исканиями русского общества.

Катализатором этих исканий во многом стало «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева (1836), в котором за Россией отрицалось и прошлое, и настоящее, и будущее – главным образом по причине принятия православия от «растленной Византии». Собственно говоря, после этого письма и появились западники и славянофилы.

Итак, многими интеллектуалами той эпохи Россия и Запад воспринимаются как две если не прямо, то потенциально враждебные силы, причем в характере претензий к оппоненту русские люди вполне солидарны:

1. Кризис веры и духовности.

2. Господство нацеленной на материальные блага капиталистической, «вещественной цивилизации», которая забыла, для чего живет человек. Это привело к торжеству эгоизма и корыстолюбия и отодвинуло на задний план идеалистические компоненты бытия – религию, культуру и искусство, что оценивалось как явный симптом деградации. Олицетворяла эту цивилизацию в первую очередь Англия, однако схожие процессы фиксируются и во Франции, и в Германии.

Не зря Анджей Валицкий уделяет столько внимания антикапиталистическим утопиям славянофилов, Герцена и других видных представителей русской общественной мысли.

3. Политическая нестабильность Европы, воспринимаемая как очевидный признак ее близкого крушения. Мечущийся в тщетных попытках решить свои социальные проблемы Запад противопоставлялся России, стоявшей незыблемо, «яко гора Сион среди всемирных треволнений».

Пока Европу раздирали социальные противоречия, Россия безмятежно вкушала величавый покой, обладая самой сильной армией и патриархальными нравственными устоями, которые призваны были устыдить погрязших в эгоизме европейцев и дать им пример настоящих взаимоотношений между людьми.

При этом нередко звучит мысль о желательности изолировать Россию от тлетворного влияния Запада, о разрыве культурных контактов.

4. В разных вариантах оформляется тезис об усталости, апатии, упадке и близкой смерти «старой Европы», на смену которой неизбежно придет «молодая» Россия. Не Турция же и не Америка со своим рабством негров!

Подход тут был антропоморфный: дескать, да, европейцы добились всего, чего могли, все уже совершили – и теперь медленно, но неизбежно будут угасать.

Эти идеи вкупе с «геополитическим» осмыслением окружающего мира во многом объясняют появление русского мессианизма. Он мог быть религиозно-мистическим, как у бывших любомудров, славянофилов и Чаадаева, а мог быть атеистическим, как у Белинского и Герцена.

Выражалось это мироощущение у всех по-разному. Тот же Белинский стал автором одного из штампов советской пропаганды:

Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году стоящею во главе мира, дающею законы в науке и искусстве и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества.

Кульминации эти настроения достигли у славянофилов, которые дали наиболее развернутое обоснование противоположности России и Запада в виде более или менее законченной системы. Не имея возможности остановиться на этом сколь-нибудь подробно, коснусь лишь некоторых тезисов, важных для нашей книги.

Напомню лишь, что для славянофилов Россия и Запад – это два противоположных мира, две принципиально отличных друг от друга цивилизации.

Первая при этом превосходит второй, поскольку в России возвышенное доминирует над земным, духовное над материальным, чувства над расчетом, эмоциональное над рассудочным, цельность восприятия мира над его аналитическим разложением на компоненты, «вера и предания» над «формальным разумом», а в конечном счете – коллективизм над индивидуализмом.

В каком-то смысле, упрощая, можно сказать, что для славянофилов Россия и Запад соотносятся как брак на небесах и брак по расчету, с контрактом.

Противоположность цивилизаций заложена историей и проявляется буквально во всем. Россия избежала действия трех ключевых факторов, сформировавших Европу, – католицизма, греко-римского наследия (в первую очередь римского права) и германского завоевания.

Поэтому мы, благодаря православию как истинному христианству и его воплощению – крестьянской общине, в целом избавлены от таких пороков Запада, как эгоизм отдельной личности, рационализм, расчетливость, рассудочность, корыстолюбие, беззастенчивое господство сильных над слабыми и т. д. – всего того, что породило гибельный «социальный вопрос» (то есть противоречие между трудом и капиталом), поставивший Европу на грань крушения.

Соответственно, Запад отрицается славянофилами как мир индивидуализма и конкуренции и, напротив, утверждается первенство России как носительницы культуры, основанной на общинном, коллективистском начале, а значит, более высокой в морально-нравственном отношении.