Цена утопии. История российской модернизации - [20]

Эпоха после падения Наполеона и Венского конгресса 1815 года стала временем активного пробуждения национального самосознания у народов Европы.

Весьма энергично и точно обрисовал тот нерв, те настроения, которые двигали значительной частью русского общества, в том числе и славянофилами, Анненков:

Люди озлобились против вековечного, нескончаемого учения, на которое присуждались этой [западной] литературой, и против послушничества, неизбежно с ним сопряженного.

Носить одно прозвание ученика европейской жизни и цивилизации всю жизнь, на бессрочное и неопределенное время, сделалось уже невмоготу русскому образованному миру. Неодолимая жажда повышения, выхода в иное, более высшее и почетное звание, на каких бы то ни было основаниях и резонах, почувствовалась всем обществом сразу.

Движение имело… свою законную причину и свою долю необходимости. Оно было вызвано отчасти надменностью, нестерпимым самохвальством ближайших наших учителей из немецкой братии, которая и не скрывала своего презрения к обществу, опекаемому им на всех пунктах.

Сюда присоединилось еще и влияние кровной ненависти Европы к государству, которое никогда не жило с ней общей жизнью, вошло, как проходимец, в ее состав, помимо ее воли и гаданий, и располагает остаться на своем месте, не слушая ругательств и проклятий».

Ученичество плохо сочеталось с мироощущением русского общества после 1815 года.

Еще при Александре I, то есть до прихода социализма, в России начинается критика европейских экономических порядков, которые еще не осознаются как капиталистические, но по факту являются таковыми. С одной стороны, она часто сопрягалась с апологией крепостничества, а шире – с апологией российского статус-кво – по контрасту, от противного. С другой – она быстро стала самоценной: капитализм отвергался как вариант развития, уже апробированный человечеством, и вариант заведомо порочный, аморальный и т. д.

Капитализм воспринимался как продукт эгоизма разобщенных личностей, которым революции дали слишком много прав. Этот строй разорил крестьянство, породив миллионы нищих пролетариев, ставших горючим материалом для социальных потрясений. И это то, чего Россия должна избежать.

Ухудшение положения простого народа в Европе – одна из главных тем русской публицистики. Общим местом стало сопоставление «ложных вольностей» Запада, породивших, как думали в России, неразрешимые социальные противоречия, с нашей якобы пасторальной патриархальностью, сравнение жизни западного пролетария и русского крепостного, который неизменно оказывался в более завидном положении.

Так, в 1817 году в «Духе журналов» говорилось, что в Англии народ «называется вольным и имеет право дышать и говорить беспошлинно», однако нигде нет большего числа нищих и нигде народ не отягощен в такой степени налогами, как в этом «просвещенном государстве».

В тексте английские крестьяне уподобляются «вольному зайцу» в лесу, о котором никто не заботится, а русский крестьянин – «домашней лошади, которая хоть на привязи стоит и на нас работает, но зато хозяин о ней печется, кормит, поит, чистит и холит ее: она и тогда сыта бывает, когда поле покрыто снегом».

Столь же жалким оказывается положение крестьян в Германии, для которых «доля русского крепостного» – недостижимый идеал.

О нещастное слово вольность! – Здешние (рейнские) мужики все вольны. – Вольны, как птицы небесные; но так же, как они бесприютны и беззащитны, погибают от голода и холода. Как бы они были счастливы, если бы закон поставил их в неразрывную связь с землею и помещиками… Могут ли такие люди пламенеть любовью к отечеству. Его нет у них…

В сущности, критика Запада во многом была борьбой с подступающим чуждым миром, где, в частности, у простолюдинов есть права.

Весьма обычны были замечания о том, что «житье наших мужиков есть самое беззаботное и счастливое». Сейчас иностранцы в восторге от «природного ума» русского мужика, но он потеряет его, став «батраком, как иностранный».

Скопища сотен или тысяч «мастеровых, живущих и работающих всегда вместе, не имеющих никакой собственности, питает в них дух буйства и мятежа. Частые мятежи в английских мануфактурных городах служат тому доказательством». В то время как наши крестьяне якобы благоденствовали, даже уходя на фабрику – но русскую, патриархальную.

В журналах подсчитывали число нищих и батраков в Англии, писали о плохом питании, высокой смертности, росте преступлений и т. д. Вместе с тем в сознании русских людей, весьма поверхностно знакомых с Европой, «ужасы» и «бедствия» Запада часто преувеличивались и приобретали неадекватный масштаб. При этом критика капитализма имела отнюдь не абстрактный характер. События в Европе прямо влияли на принятие правительством важных решений.

С 1837 года Киселев вопреки всей предшествующей традиции начал реформу положения государственных крестьян на основе общины, потому что был уверен в том, что она – реальное препятствие их возможной пролетаризации. До этого была популярна идея создания частной крестьянской собственности в казенной деревне.

Прекрасно сознавая производственную неэффективность общины, он убедил Николая I, что община – это проблема прежде всего политическая. Да, душевое землепользование с переделами вредит хозяйству, но имеет в то же время свои плюсы, ибо устраняет возможность появления пролетариев.