Цена утопии. История российской модернизации - [17]

Проблема, конечно, несколько шире простого нежелания чиновников жить не по закону и стремления дворян подражать верховной власти.

В известной мере всеобщее закрепощение сословий было своего рода мобилизационной моделью, пусть и архаичной. И читателям не нужно объяснять, как мало эта модель, построенная, по модному выражению, на «ручном» управлении страной, сочетается с правопорядком и насколько для нее исполнительная власть важнее законодательной: царям были нужны послушные воеводы и губернаторы, а не самостоятельные судьи и прокуроры. У дворян же издавна была привычка решать свои проблемы неформально, привычка так или иначе договариваться.

Отсюда восприятие права как чуждой западной прививки к нашей привычной жизни; частный случай такого восприятия – характеристика славянофилами римского права как «жестокого» – ведь там «dura lex sed lex».

Сказанное, разумеется, не означает, что в стране не было законов, не было судебной системы и правосудие отсутствовало по факту. Это далеко не так. Есть даже мнение, что, например, в XVII веке отечественная система уголовного наказания была вполне сопоставима с западными образцами, что Россия в этом плане – один из вариантов нормы.

Эта система по множеству объективных причин работала скорее плохо, чем хорошо – достаточно сказать, что даже в первой половине XIX века встречались неграмотные судьи.

Власть вполне осознавала эти недостатки и пыталась проводить судебные реформы. Однако ни Петр I, ни Елизавета Петровна, ни Екатерина II, ни Павел, ни Александр I не смогли, хотя и пытались, составить новое Уложение законов. Только в 1830-х годах появился, наконец, Свод законов – кодификация русского права определенно затянулась. Определенный прогресс был, но явно недостаточный.

Мы знаем, что государственный механизм в очень большой мере был поражен коррупцией, которая нередко затрагивала и высших чиновников.

Так, военно-интендантская система была целым огромным миром беззакония и воровства, в который так или иначе были вовлечены сотни тысяч людей – от рядовых до генералов, а также гражданские лица. Все они были причастны к добыванию и дележу («распилу», как сейчас говорят) громадных сумм, на которые должна была функционировать победоносная армия, то есть трижды в день питаться, обмундировываться, кормить лошадей и т. д. А кроме того – воевать. Эта четко отлаженная противозаконная система была довольно органично встроена в государственный механизм, будучи его важной частью.

Результаты ревизии государственной деревни 1836–1840 годов несложно экстраполировать на остальные сферы жизни страны. Иногда источники и литература рисуют такие картины тотального, повсеместного беззакония и воровства, которые не сразу умещаются в голове.

А потом в памяти всплывают восторги Николая I по поводу «Ревизора». Затем вспоминаешь, как император отреагировал на информацию о том, что из примерно полусотни его губернаторов лишь ковенский А. А. Радищев и киевский И. И. Фундуклей не брали взяток, причем даже с винных откупщиков, что тогда как бы и не считалось за взятку: «Что не берет взяток Фундуклей – это понятно, потому что он очень богат, ну а если не берет их Радищев, значит, он чересчур уж честен».

И это сразу очерчивает «пейзаж» эпохи – «что охраняешь, то имеешь!».

Конечно, мы не можем считать повесть А. С. Пушкина «Дубровский» историческим источником о судебной практике конца XVIII – начала XIX века, однако в источниках есть немало реальных историй такого рода. О том же писал и К. П. Победоносцев в «Курсе гражданского права».

Какой там «Дубровский» с его несправедливостями уездного разлива! Уездов в России уже тогда были сотни…

В сущности, о чем говорить, если сам министр юстиции граф Панин дал взятку в 100 рублей судейским, разбиравшим дело о приданом его дочери!

Совершенно очевидно, что у жителей страны не могло быть иного правосознания, кроме нигилистического. Русские дворяне, не говоря о представителях простого народа, в принципе не могли вынести из реальной жизни пиетета к праву как феномену.

Напомню две известные и, увы, всегда актуальные для нас мысли родоначальника левого народничества А. И. Герцена:

1. Мы повинуемся по принуждению; в законах, которые нами управляют, мы видим запреты, препоны и нарушаем их, когда можем или смеем, не испытывая при этом никаких угрызений совести.

2. Правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школою. Вопиющая несправедливость одной части законов вызвала в нем (русском народе. – М. Д.) презрение к другой. Полное неравенство перед судом убило в нем в самом зародыше уважение к законности. Русский, к какому бы классу он ни принадлежал, нарушает закон всюду, где он может сделать это безнаказанно; точно так же поступает правительство. Это тяжело и печально для настоящего времени, но для будущего тут огромное преимущество.

Пока заметим, что эти хрестоматийные мысли Герцена настолько верны, точны и так категорично сформулированы интонационно, что кажется, будто его не устраивает положение, при котором народ и власть как будто соревнуются в наплевательском отношении к закону.