Цена утопии. История российской модернизации - [110]

Вопрос: нужна ли была на русском Севере и Северо-Востоке такая же разветвленная железнодорожная сеть, как в центре Европы, несколько иначе заселенном?

Я не оспариваю пользы такого рода сопоставлений в принципе, но хочу заметить, что они имеют ограниченное применение.

Граница сравнений – здравый смысл. Бездумные сопоставления правды не открывают, а восприятие портят.

Историческая наука вышла за рамки традиционных подходов к жизни крестьянства, введены в научный оборот массивы неизвестной ранее статистики, однако прививаются новые взгляды непросто.

В контексте разрушения стереотипов традиционной историографии особо следует отметить новейшее исследование Т. В. Натхова и Н. А. Василенок, посвященное анализу динамики и региональным различиям в детской смертности в России после 1861 года. Ее весьма высокие показатели, как считают негативисты, опровергают тезис о «триумфальном социально-экономическом прогрессе» империи в пореформенный период.

Соавторы на основании множества статистических, этнографических и медицинских источников показали, что уровень детской смертности определялся прежде всего культурными практиками вскармливания и ухода за младенцами, а не доходами, грамотностью или доступом к медицине родителей.

В сравнении с другими этническими и религиозными группами Европейской России самый высокий уровень младенческой смертности фиксируется среди великорусского населения, что в первую очередь было связано с ранним отказом от грудного вскармливания и переходом на твердую пищу, начинавшимся порой с первых дней жизни ребенка.

Эти выводы вполне согласуются с результатами аналогичных исследований по демографической истории Европы и показывают, что использование уровня младенческой смертности как показателя, отражающего уровень жизни населения в аграрных обществах, не слишком состоятельно. Следовательно, заключения о стагнации уровня жизни в предреволюционной России, сделанные на основе показателя младенческой смертности, необоснованны.

Далее. Еще до революции немало было сказано о том, что нигде в Европе не было такого огромного количества нерабочих дней, как в России: в пореформенное время у крестьян примерно на месяц увеличилось число выходных и праздничных дней.

Я давно заметил, что часть научного сообщества воспринимает этот важный факт, актуализированный Б. Н. Мироновым, как некий курьез, как нечто вроде экстравагантного галстука, пропускает мимо ушей и возвращается к привычному малоземелью и подушевым сборам.

Таблица 4. Число рабочих и праздничных дней у крестьян в XIX – начале ХХ века (по Б. Н. Миронову)

Между тем приведенные цифры опровергают известное мнение о крайней напряженности труда российских крестьян, которые в силу плохого климата вынуждены-де работать, не покладая рук, и не успевают из-за этого обработать должным образом землю.

С. Т. Семенов заслужил в своей деревне репутацию вольнодумца именно потому, что хотел работать в праздники; дело закончилось доносами односельчан «по инстанциям» и преследованиями властей.

Обилие праздников беспокоило тех, кто не на словах, а на деле желал улучшения положения крестьян. Затягивавшееся порой празднование Пасхи становилось одной из важных причин недородов, в частности, масштабного неурожая 1906 года. Не всегда праздники отмечались шумно, но часто отмечались именно так, и это косвенно говорит о состоянии крестьянских бюджетов.

А. В. Байков, 70-летний житель деревни Конной Сычевского уезда Смоленской губернии, один из тех крестьян, для которых Столыпинская аграрная реформа стала началом не просто новой, но настоящей жизни, на вопрос «Лучше ли стало жить на хуторах и отрубах?» ответил, что

лучше и много лучше, но одна беда – это праздники и связанное с ним пьянство. Праздники календарные, церковные у нас сравнительно мало почитаются, а вся беда в так называемых «престольных», местных праздниках, число которых за последнее время не только не уменьшается, но все увеличивается. На моей памяти в окрестных селениях был установлен целый ряд таких праздников… Праздники эти – не престольные, ничего общего с храмом не имеющие.

И духовенство, продолжил Байков, поощряет «это зло». В итоге люди празднуют –

и это в самое страдное время, когда у нас поденная плата доходит до 1 р. – 1 р. 40 коп. в день!

Во что обходятся эти праздники. В текущем году мне пришлось быть в этом самом Конопатине на пятый день праздника, и, заметив, что крестьяне еще не очухались от праздничного угара, я вздумал вместе с ними подсчитать, во что обошелся им праздник, и что же оказалось? На 36 дворов выпито водки и пива на 307 рублей, не считая чая и разных лакомств, да прогул четырех рабочих дней целой сотни рабочих с подростками при поденной цене 1–1,40 руб. должен быть определен сотнями рублей, и кроме того, в каждом дворе «гуляло» не менее 3–4 и до 10 «гостей» из других деревень. Так что один такой праздник обходится не менее 1000 рублей.

Подсчет этот применим и к прочим селениям Сычевского уезда, и можно смело сказать, что в среднем каждый праздник обходится одному двору не менее 25 рублей…

А иностранцы еще говорят, что наш мужик беден! Да нехай любая наикультурнейшая страна в свете попробует при летнем периоде в 5–6 месяцев, а не в 9–10, как в Западной Европе, пускай, говорю, попробует отпраздновать 200 дней в году, да притом по преимуществу летом, – да у них и потрохов не останется…