Цена слова - [77]

Пустой Дезерт Игл грустно свалился в бетон, и первая граната полетела вниз, меж пролётов лестницы. Сам, зажимая последнюю гранату в руке, нырнул в проход на улицу и с перекатом приземлился под сам вертолёт. Прямо под собой он стрелять не умеет. Угол обзора ограничен.

Я искренне надеялся, что хоть одна бронебойная пуля обездвижила автоматчика.

Вертолёт начал манёвр разворота, накренился, чтобы поймать меня в прицел крупнокалиберных пулемётов, а ещё лучше, пустить в проход ракету, зачищая морпехам снизу выход на крышу.

Не в этой жизни, красавцы.

Обронённая меж сегментов граната обрушила ветхую лестницу и засыпала проход, не забывая забрать с собой пару жизней интервентов.

Поднырнув под вертолёт, я с переката врезался в вывалившееся тело автоматчика.

Заминка.

Но метаться больше некуда. Время потеряно.

Не ведая, что делаю, подбросил гранату вверх, насколько хватало сил, взвалил тело автоматчика на себя и зажмурился. То ли силы иссякли, то ли… действительно иссякли силы.

Что двигало моей рукой, не ведомо. Кидал почти вслепую. Граната залетела на уровень накренённого в развороте вертолёта, врезавшись в потолок внутри кабины, отлетела на пол и взорвалась прямо за креслом пилота. Его изрешетило вместе с креслом. Вертолёт накренило и понесло в сторону соседнего здания.

Несколько секунд спустя, послышался взрыв.

* * *

Странно, я снова выжил. Даже не ранен. Устал только так, что готов проспать неделю, но это не перебинтуешь, на это не наложишь повязку, гипс. И лекарствами не зальёшь. Даже теми, что позволяют не спать несколько суток к ряду…

Вот и арабы вытащили из-под пилота, осмотрели с ног до головы, дали вина напиться, да отправили восвояси. Я им хорошо знаком.

Подбитый гранатой вертолёт вдохновил повстанцев на подвиги не слабее полумесяца в полуденном небе или пылающего меча Мухаммеда — освободительного знамени повстанцев.

Солдаты из клана «меч Мухаммеда» перебили почти всю зачистку. Модернизированный Абрамс коалиции подбили со старого РПГ-7, ракетно-противотанковым гранатомётом с более чем сорокалетним стажем, что почти равен по возрасту автомату Калашникова.

Муха справлялась с новыми образцами танков на ура. Броня их крепче не стала. Влезая под пули и жертвуя жизнями, арабы заставили железо пылать.

Коалиция отступила с большими потерями. Этот удар в челюсть запомнят надолго. Неделя у стоматолога обеспечена. А пока примутся собирать силы, клан укрепит оборону, получит оружие, боеприпасы, провизию, одежду и что самое главное — передышку, момент, когда можно подтянуть силы и быть готовым к следующему шагу оккупанта, а не как в начале войны…

Я устало брёл по разбитым улицам под одобрительные выкрики и пулемётные очереди в небо. В спину слышалось хорошо выученные на арабском слова: «Рыжий дьявол! Рыжий дьявол!»

Далее наверняка следовали слова восхвалений, но большей частью я их не понимал. Шёл, улыбался, кивал, как китайский болванчик, и не знал, куда себя деть, в какую щель залезть, чтобы каждый проходящий на ломаном русском, исковерканном английском, с половиной слов на своём родном шлёпал по плечу, обнимал и неизменно повторял:

— Ты послан нам Аллахом, как великий воин.

Кто я для него? Для них всех? Всего лишь удачливый наёмник, что держится на плаву в истерзанной войной стране не первый месяц?

Шесть лет войны: два года срочником, два года прапором по контракту и почти два года по горячим точкам. А до этого ещё пять лет войны, только в ограниченном пространстве, а до этого ещё полгода войны: с жизнью, с местью, с обстоятельствами. Это в сумме почти двенадцать лет войны с самим собой.

Ещё три года и сумма мирных и военных лет сравняется.

Только доживу ли? До сих пор не могу найти ответ, что здесь делаю. Зачем я на этой войне? Почему улыбался тот чёртов террорист?!

Всё, устал от войнушек. Слишком много крови по жизни, слишком много смертей. Теперь ещё и в бойцы за свободу записали. Лимит. Пора уходить из истерзанной страны. Я выжат до дна души. Не за деньгами же сюда ехал, право слово. Просто хотел проверить себя на прочность, понять, какой на самом деле? Вырос ли новый стержень?

Скорее всего, лучшим ответом являлось то, что ещё жив.

Пронзительно-синее небо уже не было таким яростным, воздух был сухим и ветер сглаживал представления об Арабском полуострове. Народ высыпал на улицы из подвалов, укрытий, крыш и бункеров. Жизнь забила ключом, и всевидящий спутник предиктора бессильно наблюдал каждую улыбку, каждый радостный танец взрослых и детей, и… дула, направленные в небо, словно жаждущие достать тот самый спутник.

В город вернулась жизнь, и даже дети на какое-то время вновь стали детьми, ощутили утраченное детство, вспоминая, что можно играть и не слышать постоянных взрывов и перестрелок.

Война украла их возраст, и это ощущалось в том, что никто не обращал внимания на кровь по стенам и дорогам и тела, в беспорядке валяющиеся вдоль улиц. Свыклись, как с солнцем. Похоронные обряды будут чуть позже, как и слёзы потерь. Сейчас только слёзы радости и нет мыслей, что будет завтра или через неделю.

Они не позволяют себе думать, что коалиция придёт мстить. Уничтожать дерзких, что посмели сказать своё нет оккупации, и тотальной «свободе», навязанной захватчиками.