Цена счастья - [35]

— Она велела сохранить ваше свидание в тайне, — возбужденно прошептала Луиза, когда они с Эммой остались одни. — Это большой секрет.

— Но я, кажется, не проболталась, не так ли? — сухо заметила Эмма. — Честно говоря, меня уже тошнит от всей этой глупой истории. Боюсь, каша заварилась из-за сущей ерунды.

— А вот Сильвия, по-моему, другого мнения. Она сказала, что дело очень важное. У меня создалось впечатление, что… — Луиза замолчала, заметно смутившись.

— Какое впечатление у вас создалось?

— Я не собиралась говорить вам это, миссис Корт. Но я думаю, что дело касается первой жены вашего мужа.

Эмма насторожилась:

— Если Сильвии известно что-нибудь о матери девочек, к чему вся эта секретность?

— Не знаю, миссис Корт, — призналась Луиза. — Вам придется ехать. Или вы передумали?

Эмме казался подозрительным горячий интерес, светившийся в глазах гувернантки. Она прекратила неприятный разговор, выйдя из комнаты. В холле Эмма едва не натолкнулась на миссис Фейтфул, стиравшую пыль с мраморного прадедушки Корта.

Позднее ей пришло в голову, что она никогда не замечала, чтобы экономка вытирала пыль. Эти обязанности были возложены на громогласную Ангелину, которая, не переставая напевать, расхаживала по комнатам и протирала все, что попадалось ей под руку.

Миссис Фейтфул, как обычно, что-то бессвязно бормотала себе под нос. Эмма прислушалась.

— Ты не сердишься на меня за то, что я позволяла тебе пачкать лицо, когда ты был маленьким мальчиком? Ты правда не сердишься? Ты всегда был не таким как все. — Очевидно, она спутала холодную мраморную физиономию прадедушки Корта с пухлым румяным лицом своего любимого Дадли. Бедняжка совсем выжила из ума. Эмма помедлила и услышала любопытные наставления старухи: — Дорогой, остерегайся женщин, иначе тебя будет мучить раскаяние. Мерзкие, вероломные существа…

Тут Эмма поняла, что экономка подслушала разговор в гостиной, возможно преднамеренно. Старуха продолжала:

— Ты попадешь в ловушку, как простофиля Барнаби…

Эмма, поднимавшаяся по лестнице, повернулась и сбежала вниз.

— Миссис Фейтфул, что вы имели в виду, упомянув о ловушке и Барнаби?

— Упомянув что? — Выцветшие близорукие глаза старухи оставались непроницаемыми.

— Что Барнаби попал в чью-то ловушку.

— Разве я сказала что-нибудь о Барнаби? — Миссис Фейтфул бодро взмахнула тряпкой. — Дорогая, вы не должны обращать внимание на то, что я бормочу.

— Миссис Фейтфул, вы совершенно отчетливо произнесли, что Барнаби попал в ловушку какой-то женщины.

Маленький ввалившийся рот старухи слегка передернулся. Она медленно опустила сморщенные веки.

— Он выбрал меньшее из зол, дорогая, и избежал трагедии.

— Миссис Фейтфул…

Старая леди уже ковыляла прочь, продолжала что-то нашептывать; кажется, она распекала Барнаби за какую-то детскую шалость. Она всю жизнь верой и правдой прослужила своим господам. Но теперь лишилась рассудка. Об этом нельзя забывать. Однако старуха оказалась вполне разумной, чтобы затаиться возле гостиной и подслушать происходивший там разговор…

* * *

Что собиралась сказать ей Сильвия? Угнетенная дурными предчувствиями и страхом, Эмма была не в состоянии вести непринужденную беседу с Дадли; он уверенно вел машину по ухоженной прямой дороге, ведущей в Кентербери. Дадли, которою при всем желании никак не назовешь легким собеседником, пытался хоть как-то поддерживать разговор. Он выглядел почти комично в своей видавшей виды кепке, лихо приспущенной на один глаз, и в просторном поношенном плаще, надетом поверх твидового костюма. Он напоминал простодушного мальчика-переростка, но взиравшего на мир с большим опасением. Жизнь казалась ему змеей-искусительницей, а сам он напоминал неопытного пловца, пробующего ступней, не слишком ли холодна вода. Трудно представить себе более разных людей, чем эти трое братьев Корт.

Дадли рассказывал Эмме скучные подробности ведения хозяйства на ферме, даже предпринял отчаянную попытку обсудить с ней международное положение. Его собеседница вдруг рассмеялась, а Дадли покраснел и, видимо, обиделся.

Она тронула его за рукав.

— Вы очень милы. Я смеялась не над вами, а над собой: оказалось, что я совсем не способна вести беседу. Извините, бога ради, я вымоталась за последние дни.

— Вы были погружены в свои мысли, но думали вовсе не о кафедральном соборе. — Дадли попал в цель.

— Пожалуй, вы правы.

— Многие считают, — продолжал Дадли, — что у меня ленивый ум, потому что я больше молчу. Но я не такой уж отъявленный тугодум — не больше, чем любой из моих братьев. — Дадли немного замешкался, прижав к груди пухлый подбородок. Затем глубокомысленно изрек: — Вы находитесь в таком тяжелом душевном состоянии, когда не особенно интересуются соборами.

Теперь покраснела Эмма. Но ей удалось сохранить спокойствие:

— Если вы имеете в виду, что молодожены не рвутся в музеи и соборы, чтобы насладиться произведениями живописи и зодчества, то вы правы. Но требуется время, чтобы в полной мере оценить прелести семейной жизни.

— Мой брат, — сокрушался Дадли, — не всегда откровенен. Но вам это известно лучше, чем мне.

— Я знакома с Барнаби всего четыре недели. Но если вы думаете, что я сожалею о своем замужестве, то глубоко ошибаетесь. — Эмма держалась вызывающе.