Цена человека - [37]

- Лев Евгеньевич, у меня есть такая идея...

- Ну-ну, - он отрывал взгляд от лежащей перед ним рукописи или книги и поверх очков с интересом смотрел на собеседника.

И начиналась беседа. Если идея ему нравилась, он приглашал счастливчика изложить её на кафедральном совещании. Довольно часто кафедральные острословы разделывали смельчака под орех. Убедившись во время дискуссии, что идея пуста. Лев Евгеньевич как мог утешал пострадавшего. Но довольно часто идея принималась, обрастала деталями, так нередко рождались НИРы, новые математические модели и компьютерные программы.

Проблем на кафедре хватало. Как вскоре выяснилось, ЭВМ "Мир-2" предназначалась для инженерных расчетов и была мало пригодной для решения большинства медико-статистических задач.

- Все-таки это лучше чем ничего, - утешал Лев Евгеньевич Лашкова (Кирилл Владимирович теперь был заместителем начальника кафедры).

- С этим конечно трудно не согласиться, - отвечал Лашков, - но сапожник все-таки должен быть, если и не в сапогах, то хотя бы обутым...

Затем они получили электронную клавишную вычислительную машину "Альфа". Машина решала в основном задачи учета и отчетности и выдавала информацию в виде статистических и оперативных документов. Несмотря на небольшой объем памяти, "Альфа" могла быть использована в некоторых управленческих задачах. В качестве оператора на ней мог самостоятельно работать военный врач. Кроме того, она работала в полевых условиях. Но возможности её были слишком малы. При весе едва ли не в центнер она имела совершенно ничтожную оперативную память. Осмотрев её, Лев Евгеньевич заметил:

- Динозавр электронного века: при таком весе микроскопический мозг.

- Зато вибрацию переносит и сейсмоустойчивая, - засмеялся кафедральный инженер.

- Это плюс, да Кирилл? Но ни одной приличной задачки на них не решишь. Это - минус.

В связи с увеличением числа сотрудников и объема учебной работы кафедра обратилась к командованию с просьбой улучшить её размещения. Начальник академии временно передал ей несколько помещений, однако по-прежнему большинству учебных групп приходилось заниматься в выделяемых учебным отделом, неприспособленных классах. Персонал кафедры АвтУ и ВМС располагался скученно, вспомогательные помещения - библиотека, машинописное бюро, чертежная, кладовая, мастерская - отсутствовали. Несмотря на высокий авторитет и хорошие отношения с начальником академии, генералом Н.Г.Ивановым, Лев Евгеньевич ничего не мог сделать. При встречах он выглядел удрученным.

- Сплошное расстройство... Снова мы не можем развиваться, - сокрушался он. - А нам обещали выделить приличную технику, куда я её поставлю? Домой?

- А вы подключите политотдел. Когда-то политики зажимали кибернетику, пусть искупают вину, - в шутку посоветовал я.

- Не надо... Еще обидятся. Все не так просто. Там, в общем-то, неплохие ребята. Это ведь не они, а власть зажимала. Не путай власть с людьми, дорогой мой.

Это был период многочисленных совещаний и массовых мероприятий. Как-то я встретил Льва Евгеньевича на перекрестке улиц Лебедева и Боткина. Маршрут там не для слабонервных: совершенно непредсказуемое поведение 4-х светофоров и бесшабашное уличное движение. Рядом находилась клиника травматологии и многие называли, да и сейчас ещё называют этот перекресток экспериментальным. Лев Евгеньевич, как всегда стремительно, пересек его и натолкнулся на меня. Мы поздоровались.

- Что нового? - сказал я.

- Не спрашивай. Ничего не знаю и не ведаю. Нет, Райкин неправ: жизнь не театр, а цирк, из нас все время хотят сделать клоунов. Ни минуты покоя, совещания, семинары, мероприятия - одно за другим. Лекции слушателям читать некогда. Представляешь, подпольно читаю. Запираемся, мои отвечают - нет на кафедре. Иначе - выдернут. Вот так и живем, - и он помчался дальше.

Льву Евгеньевичу, как и любому начальнику академической кафедры приходилось проводить политзанятия. Он терпеть не мог формализма и скуки и готовился к ним с обычной своей обстоятельностью. Тему он всегда знал блестяще, но не относился к ней слишком всерьез. Да и занятия, которые он проводил, больше походили на дискуссии. Сам он всегда отдавал предпочтение социалистическим принципам, полагая их справедливыми, но не делал из этого культа. Кто-то верит в одно, кто-то - в другое, он терпимо относился к убеждениям собеседников. И к политорганам он относился спокойно, как к объективному явлению природы или житейской неизбежности. С ними он был и соблюдать правила их игры, чтобы не страдало дело, чтобы его можно было двигать вперед и развивать. Он занимался политическими мероприятиями ровно столько, сколько нужно, чтобы к нему не приставали. Не больше. Но и не меньше. Может быть, именно это в значительной степени и выручило его, когда в конце семидесятых годов на него стали поступать анонимки в ЦК КПСС и Комитет партийного контроля. Формируя свой курс, а потом и новую кафедру, Лев Евгеньевич, принял всех, кто проявлял интерес к медицинской статистике, математике и компьютерам. Если человек любил свое дело, он готов был простить ему любые грехи. Конечно, зло должно наказываться, но это пол-дела, считал Лев Евгеньевич, важнее награждать добро. И он больше любил вознаграждать, это доставляло ему удовольствие. Распекать, ругать он не любил и, если быть точным, и не умел. Он был доверчивым человеком, никогда не предполагал в людях коварства, и, как показало дальнейшее, его доверчивость иногда приводила к неожиданным последствиям. Дело было новое, он и сам был не прочь подискутировать, но поступал он не так, как хотелось бы его оппонентам, а так, как считал правильным он сам. Он имел на это право, заслужил - своей эрудицией, многолетним опытом, безошибочной интуицией при оценке всевозможных "прожектов". Человек открытый и эмоциональный он был прекрасной мишенью для интриганов.