Цемент - [59]

— Ничего не могу, товарищи… Требую, добиваюсь, но что же я могу сделать?.. Я все знаю, товарищи… Но ничего не могу…

Он шел, торопился, но никак не мог выбраться из толпы, никак не мог убежать от этих покорных глаз…

…Опять был массовый воскресник. Опять на бремсберге муравейно копошились тысячи рабочих и гремели молотами, кайлами и лопатами. Важно опираясь на палку, Клейст опять лично руководил массовыми работами. К вечеру бремсберг заиграл ролами, и колеса электропередачи замахали железными спицами в разных направлениях и пересечениях. А ночью завод опять вспыхнул электрическими звездами.

…Рабочие райлеса запрудили улицу у совнархоза. В лохмотьях, патлатые, будто только пришедшие с работ, с топорами за поясом, они толпились у парадных дверей, таращили глаза я кричали, как на митинге.

Двери совнархоза были заперты, и толпа напирала на стены в двери.

— Подавай нам совнархоза!.. Райлеса сюда на аркан!.. Подавай воряг и грабителей!.. Где Чека? Почему не глазами, а задом глядит Чека? Давай сюда коммунистов!.. Почему там сидят коммунисты?..

На тротуарах сидели, опираясь спинами о стены, другие рабочие и жевали пайковый хлеб. Они млели от жары, напитанной запахом асфальта и раскаленной пыли, ходили за угол, к воротам совнархоза, толкаясь локтями и плечами.

На ступеньках крыльца появился Жук и замахал руками.

— Товарищи, внимание!..

Он скинул картуз и оглядел толпу с молчаливой угрозой.

— Товарищи, я знаю эту шатию очень великолепно… Я уже здорово закрутил им хвосты. — Он завертел руками и оскалил зубы. — Я их всех вывел на чистую воду, всех обрил под первый номер… Мы, рабочий класс, знаем, как надо брать их за галстуки. Они все золото в обшивку зубов отправили… А здесь обдирают рабочий класс, охомутать хотят нашего брата… Старую эксплуатацию строят… Саботируют, берут измором… чтобы легче было вернуть царское время…

Внезапно он исчез, как сквозь землю провалился, и замолк. На его месте толпа увидела предисполкома Бадьина. Лицо его было неподвижно и жестко.

Первые слова он сказал спокойно и тихо, как у себя в кабинете, но голос его был четкий и гулкий.

— Товарищи, в нашем городе — двадцать тысяч организованного пролетариата. Из этих двадцати тысяч вы, маленькая кучка, пришли сюда, как с базарного толчка, оравой, и позорно дезорганизуете стройные ряды революционных рабочих. Стыдно и преступно, товарищи! В чем дело? Чего вы хотите? Разве нет у вас профсоюза, нет у вас ваших рабочих органов, в которых вы могли бы поставить немедленно все вопросы и разрешить их в спешном порядке?

Толпа дрогнула, забунтовала и заглушила слова Бадьина:

— Давай сюда грабителей!.. Давай райлесных воров!.. Не пойдем на работы… Мы не острожная шпана…

Бадьин поднял руку. Лицо его не изменилось: оно по-прежнему было металлически неподвижно и твердо:

— Я пришел сюда не для того, чтобы спорить и препираться с вами, товарищи. Все требования ваши, которые будут предъявлены через ваших представителей, через ваши органы будут удовлетворены. Организованно отправляйтесь по своим местам. Знайте, что каждый прогульный час в эти тяжелые дни для республики наносит непоправимый ущерб на хозяйственном фронте. И вина будет падать только на вас. Вы не смоете позорного пятна, которое вы накладываете на наш пролетариат. У него слишком много боевых подвигов, чтобы он мог снести этот позор. Не сами вы пошли на это унизительное выступление. Это — дело отдельных склочников. Я знаю этих смутьянов. Вот он — только что выступал передо мною — Жук. Я отдам приказ об его аресте.

Не успел кончить Бадьин, Жук, весь всклоченный, бледный, запрыгал около Бадьина и закричал:

— Неправда!.. Неправда!.. Товарищи, это — ложь… Я не могу терпеть этого, товарищи…

Оглушительный рев оборвал крики Жука. Толпа зашаталась, замахала руками, и казалось: пройдет мгновение — и у стены, около двери, разразится бешеный самосуд.

— Бей их!.. Катай, волоки!.. Наш Жук!.. Давай в головку Жука!.. Жук!.. Жук!..

Бадьин по-прежнему стоял на верхней ступеньке крыльца и невозмутимо смотрел на ревущую толпу. Он смотрел не мигая и ждал; пройдет еще несколько мгновений — и люди надорвутся, осядут и успокоятся.

Но он не дождался; помешал Лукава. Он вбежал на крыльцо, встряхнул черной шевелюрой и поднял успокоительно руку:

— Товарищи, внимание! Стойте смирно и слушайте!..

Толпа замолчала, отхлынула назад и в стороны по мостовой.

— Лухава!.. Сейчас Лухава всем шкуру сдерет… Крой!..

Лухава заговорил просто, по-свойски, с обычной горячностью:

— Какого черта вы здесь дурака валяете, товарищи? Топоры — за поясом, сумки — на плечах, а одежда и обутки растут на деревьях. Это, товарищи, — прибаутки, а дело выходит такое: через час выступаем. Сбор у совпрофа. Продукты грузятся на подводы. Партком выделил на заведование снабжением товарища Жука. Прозодежда выдается по одной паре. Весь состав райлеса — к черту под ноготь!.. Стройся рядами и — шагай дружно за Жуком!.. Командуй, Жук!..

Толпа забушевала у крыльца, и Лухава залетал в воздухе, размахивая руками и ногами. Когда утихомирились и построились в ряды, Лухава махнул рукой, и все пошли по улице — к набережной.