Цемент - [2]

Он не помнил, что говорил. Ему казалось, что голос его был слабеньким, надрывным, глухим, а на самом деле слова его, усиленные эхом, гулко разносились по всему взгорью».

Это отнюдь не самоуничижение, а то высокое благородство скромности, которое вызвано чувством достоинства, гордым сознанием неразрывной связи с коллективом.

В образе Глеба Чумалова нашли свое отражение характерные черты передового рабочего первой половины 20-х годов. Именно поэтому роман стал достоянием читателей не только своего времени: широта и глубина обобщения обусловили ему долгую жизнь в литературе. Роман «Цемент» переведен на все языки Советского Союза и почти на все языки мира.

Однако сразу после выхода «Цемента» в свет вокруг него разгорелась острая полемика, характерная для сложной литературно-идейной обстановки тех лет.

Гладков стремился выразить в искусстве небывалые исторические сдвиги — события, по размаху, но силе, по содержанию знаменующие новую эру в мировой истории. Это новое сказалось во всем: в теме, в расстановке социальных сил, в выборе и характере героев, определяющих движение сюжета и композицию, а также в самом ритме, темпе произведения. Однако некоторые критики не хотели видеть этой новизны. Для них героико-романтический пафос «Цемента» был лишь «героическим штампом», литературным приемом, а Глеб трактовался как выдуманный, тенденциозный герой, якобы «перескакивающий» через трудности.

Одним из тех, кто дал сильный отпор критикам, не понявшим романа был А. В. Луначарский. Он неоднократно писал о «Цементе», называя его массивным, энергичным, первым пролетарским произведением, пронизанным духом нашего строительства, раскрывающим «почти в величественных формах» серию типичных событий и характеров периода восстановления и создания нашего социалистического хозяйства. В 1926 году в статье «Достижения нашего искусства» (журнал «Жизнь искусства», № 19) А. В. Луначарский сказал пророческие слова: «На этом цементном фундаменте можно строить и дальше».

На вопрос, заданный Гладкову в 1955 году, как он относился в свое время к полемике критиков, возникшей вокруг «Цемента», писатель ответил: «Ну, конечно, как все смертные, скорбел и терзался, когда меня хулили, не понимали, и ликовал, когда одобряли, хвалили. Но главное было не в этом: не только почти все время, но все эмоции уходили на яростную борьбу (и в устных выступлениях, и в прессе) за революционные принципы, за нового героя в жизни и литературе. Все «личное» отодвигалось на второй план.

Однако не думайте, что мы были аскетами: мы отличались чертовской жизнерадостностью и жизнеспособностью» (письмо к автору этой статьи от 8 июня 1955 года).

Социально-политическая обстановка того времени заставляла Гладкова бороться за свою тему, за своего героя и после выхода романа в свет. Молодая Страна Советов, восстанавливая разрушенное интервентами и белогвардейцами народное хозяйство, продолжала жить «лихорадкой борьбы», и Гладков горел в революционных боях с не меньшей силой, чем в гражданскую войну. Защищая свои принципы, он пишет в конце 1925 года (журнал «Журналист», 1925, № 10): «Подлинным писателем современности может быть только тот, кто способен не только объяснять ее, но и преображать, не только жить настоящим, но и уметь видеть будущее. Современный наш писатель неизбежно должен быть романтиком в революционном значении этого слова. Только такой художник и создает новую литературу».

И действительно, роман «Цемент» явился одной из основных вех на пути развития советской литературы. В годы первых пятилеток традиции «Цемента» нашли свое отражение в книгах, посвященных социалистическому преобразованию страны. Выдержав испытание временем, он продолжает жить и в паши дни — его традиции ощущаются во многих произведениях о коммунистическом строительстве, о рабочем классе.

…Более полувека прошло со дня выхода «Цемента» в свет. И вот в июльском номере журнала «Вопросы литературы» за 1975 год появилась неизвестная статья Луначарского[1] (ее нет ни в собрании его сочинений, ни в библиографических справочниках), посвященная творчеству Эмиля Золя, где «Цемент» назван «одним из лучших коммунистических романов».

Коммунистический   роман…   Такого  определении   за   все   50   лет   не было ни в  нашей, ни в зарубежной прессе. Оно звучит как призыв к дальнейшему изучению «Цемента», к раскрытию еще далеко не исчерпанной глубины идейно-эстетического содержания романа.

Б. Брайнина

I. ПУСТЫННЫЙ ЗАВОД

1. У порога гнезда

Так же, как три года назад, в этот утренний час раннего марта море за крышами казарм и аркадами завода кипело солнцем, а воздух между горами и морем был винный, в огненном блеске. И голубые трубы, и железобетонные корпуса завода, и рабочие домики Уютной Колонии, и ребра гор в медной окалине плавились в солнце и были льдисто-прозрачны.

Ничто не изменилось за эти три года. Дымные горы в отеках, оползнях, каменоломнях и скалах — такие лее, как были и в детстве. Издали видны знакомые разработки по склонам, бремсберги в камнях и кустарниках, мосты и лифты в узких ущельях. И завод внизу — тот же: целый город из куполов, башен и цилиндрических крыш, и та же Уютная Колония по склону горы, над заводом, с чахлыми акациями и двориками в две квадратных сажени у каждого крыльца.