Целое лето - [34]

Женька молча посмотрел на меня. Я вёл машину, преувеличенно внимательно вглядываясь в дорогу. Дорога и вправду была разбита — будто по ней гоняли на тракторах.

— Ты меня не?..

Я молча помотал головой.

— А… чёрт… подожди. Ты сказал — проигрываем?..

— Есть такие подозрения.

— Не понимаю. Ты хочешь сказать…

— Давай сейчас к Долгому пруду подъедем, на бережку посидим. Я бутербродов прихватил. Там и поговорим, ага?

К пруду мы ехали молча. Женька как-то подобрался и нахмурился.

Найдя подходящее для пикничка место, мы расположились, развели костерок для большего уюта, и я рассказал Женьке многое из того, что знал. Про шестьдесят восьмой и семьдесят третий, про наши со Стёпкой геройствования, про подвиг Вячеслава Борисовича, про Севку с Машей, побывавших у дальних звёзд, про тактику пересадки личности — ну и про то, разумеется, что дети и подростки оказались крайне устойчивыми к попыткам подсадить к ним «десантника», поэтому мне, вероятно, понадобится Женькина помощь…

— Ну, дядь Лёш… — наконец сказал Женька каким-то совершенно не своим голосом. — Не, я тебе верю, конечно… только всё равно… А почему про это никто не знает? Про пришельцев всякую ерунду по ящику гонят, а вот так, чтобы… чтобы по-настоящему? Даже если секретность… да невозможно такую секретность иметь. Вот мать — она же тоже тогда же здесь была? Почему она ни о чём таком не рассказывала? Ну и другие? Не могли же их так запугать…

— Не могли, — сказал я. — Но могли загипнотизировать. Массовый гипноз, очень лёгкий и ненавязчивый, через радио, телевидение… да даже через газеты. И получается как бы… вот ты можешь видеть какой-то предмет — физически тебе ничто не мешает. Но тебе нельзя его видеть, а если случайно заметил — то тут же забыл. Как они этого достигли, я не знаю, но что достигли — факт.

— А… — Женька задумался. — А разгипнотизировать человека можно? Чтобы он стал… ну… видящим?

— Можно, — сказал я. — Одного, двух, нескольких. Всех — увы, нельзя. Не знаем мы такой методики.

— А меня — можно?

— Конечно.

— Сделаешь? — он постарался сказать это с лёгкой бравадой, даже с вызовом, но не сдержался и сглотнул.

— Придётся, — кивнул я. — Закрой глаза. На счёт три — открой. Раз… два… три… Добро пожаловать в реальный мир.

Он чуть помедлил и распахнул веки. Я думаю, в этот миг он был готов ко всему. Но мир оставался тот же.

— Дядь Лёш… а ведь ты меня разыграл, да?

— Нет. Всё — чистая правда. Чистейшая. Беспримесная. Здесь просто нет ничего запретного, что ты мог бы увидеть. Но, возможно, есть в городе. Потому что балоги сюда лезут, как будто мёдом намазано.

Он подумал, потом кивнул.

— Кажется, понял… Слушай, а Степан Григорьевич тоже — как ты?

— Не совсем, — сказал я. — Он… надорвался, что ли. Ну его и списали за ненадобностью. Списали в городские сумасшедшие…

— То есть ему можно верить? Он правду пишет?

— А он что-то пишет?

— Ну конечно. В газетах в каких-то. «НЛО», ещё… как его… «Вестник чего-то там…» Он даже в школе выступал, про космос рассказывал, про угрозы всякие — астероид, вспышка сверхновой, пришельцы… Про пришельцев было интересно, в общем, но… это уже всё в кино показывали. Поэтому…

— Тактика «чернильного облака», — кивнул я. — Балоги, я думаю, контролируют очень многое из того, что формирует наши представления о мире. И уж Голливуд-то точно. Так что тебе будут говорить чистейшую правду, а ты будешь уверен, что это выдумка, потому что такое показывали в кино, и там всё кончилось какой-то неимоверной дичью…

— Понятно… — протянул Женька. — Ну гады же, а?

— Гады, — согласился я.

Я жалею, что не показал ему «посредник», который лежал у меня во внутреннем кармане куртки. Просто не догадался. Наверное, если бы показал, всё могло бы пойти по-другому. Нет, не то чтобы мы смогли предотвратить операцию «Встречный пал», но Стёпка остался бы жив… Наверное, остался бы. Если бы захотел, конечно. Мог ведь и не захотеть.

2.

Глеб проводил Стасю до её дома, потом вернулся к повороту на свою Пионерскую. Мазнул взглядом по памятнику Неизвестным Пионерам, стоящему в небольшом скверике: бетонному, но раскрашенному под гранит прямоугольному основанию и нелепой слегка изогнутой стеле; бабушка говорила, что раньше перед стелой стоял бронзовый горнист, на основании привинчена была бронзовая доска с поясняющими словами, а на стеле — бронзовый венок; но бронзу спёрли давно, да так потом ничего и не восстановили, хотя писем и в городскую, и в районную, и в областную администрации написано было немало, и многие люди обивали пороги. Без этих деталей памятник стал каким-то серым и незаметным, глазу было не на чем задержаться. Однако сейчас Глеб почему-то остановился. На миг его охватило неприятное чувство: будто город опустел, дневное тепло было только иллюзией, и свет тоже; на самом же деле вокруг расстилалась ледяная пустыня, над которой никогда не появлялось солнце. В этой пустыне друг напротив друга стояли только двое: Глеб и этот памятник… Он тряхнул головой, наваждение исчезло. Это я недоспал, неуверенно подумал Глеб.

Он пошёл к дому, с трудом подавляя желание оглянуться.

Дверь квартиры была приоткрыта. Глеб вдруг снова почувствовал озноб. Да что это со мной…