Цель — Перл-Харбор - [49]

Гесс? Обязательно. Рудольф в сорок первом полетит в Англию… в мае сорок первого. Если кто-то захочет его остановить – будет такая возможность. Если информацию передадут самому Гессу, то он будет знать о провале операции и о том, что в результате придется просидеть хрен знает сколько времени в Шпандау… Сможет передумать. Главное – никаких оценок. Никаких.

Отдельно – листок с подозрениями Шелленберга о Мюллере. Отдельно – о Бормане. Отдельно – Канарис, английский агент.

Японцы, которые не ударят по Союзу осенью сорок первого, и о сибирских дивизиях.

Торопов писал быстро, с каким-то самозабвением, исписав очередной лист, почти отбрасывал его в сторону и брал следующий. И следующий. И следующий.

Торопов даже не заметил, как пришел Нойманн.

Когда из-за плеча вдруг появилась чужая рука и взяла со стола исписанные листы, Торопов вздрогнул и оглянулся.

– Ну-ка, ну-ка… – пробормотал Нойманн, быстро просматривая листы. – Интересно…

Торопов отложил карандаш в сторону и ждал.

Голова была прозрачной. В желудке – холодная пустота. Сердце стучало часто, но ровно.

Прочитав содержание очередного листа, Нойманн клал его на стол. Лицо сосредоточено, брови чуть нахмурены. Понять, нравится ему прочитанное или нет, – невозможно.

Торопов отвернулся к окну. Закрыл глаза.

На свете больше ничего не было – только легкий шорох листов бумаги.

Сколько он успел исписать листов? Торопов попытался вспомнить, но не смог. К тому же он не нумеровал их.

Черт возьми, как долго все это продолжается!

Пытка чтением – такого даже китайцы не изобрели. Лист. Еще лист. Еще… Тишина.

Тишина.

Торопов открыл глаза, повернул голову к Нойманну, тот стоял, скрестив руки на груди, и с любопытством рассматривал Торопова, будто увидел в нем что-то новое, забавное. Даже нет, не забавное, а нечто особенное, что превратило обычного маленького человечка, жидкое дерьмо, как тонко выразился несколько часов назад Нойманн, в существо значимое, достойное внимания.

– Очень неплохо, – сказал Нойманн искренне. – Неожиданно неплохо.

– Я… – начал Торопов, чувствуя, как щека дергается, как судорога искажает его лицо. – Я – старался… Я…

Торопов почувствовал, что еще секунда, и он заплачет, разрыдается как ребенок.

– Пожалуй, мы с вами сможем работать, – сказал Нойманн.

Торопов всхлипнул и закрыл лицо руками.

– Жить хочется? – спросил Нойманн.

Торопов кивнул, не отрывая рук от лица.

– Это я понимаю. – Нойман легко похлопал Торопова по плечу. – Но вы же не просто жить хотите, вам хочется – с удобствами?

– Я…

– Не нужно объяснений по поводу внезапной искренней любви к Великой Германии. В это никто не поверит. И про ненависть к большевикам – тоже не стоит. Если что-нибудь подобное ляпнете при серьезных людях, будете выглядеть смешно и нелепо. Говорите уж об основных побудительных мотивах. Что там у нас? Жизнь? Понятное дело, как же без нее… Что еще?

– Я… – снова попытался сказать Торопов и снова не смог, спазмы душили его, не давали говорить.

– Денег, что ли? – задумчиво произнес Нойманн. – Много денег? Тут я вам особой щедрости обещать не могу. Да не плачьте вы так, и так противно находиться возле вас, а тут еще сопли… Что-то из денег вы получите, бедствовать не будете. Квартиру или домик… Вам домик или квартиру?

– Дом… – выдохнул Торопов.

– Вот видите – успокаиваетесь. – Нойманн снова хлопнул Торопова по плечу. – В городе или где-нибудь в глуши? В деревеньке?

Торопов задумался.

Можно было просить в городе, в пригороде того же Берлина. У них должны быть пустые еврейские дома после Хрустальной ночи. В крайнем случае выселят кого-то из евреев. Вот подобрать какой-нибудь особняк поприличнее… С другой стороны – а вдруг бомбежки?

Никаких бомбежек, торопливо одернул себя Торопов. Если все сработает, то никто не посмеет… не сможет покуситься на земли Третьего рейха.

Все сработает! Все!

Торопов выдохнул воздух. Потом набрал полную грудь и снова выдохнул.

Дышалось легко и свободно. Он… Он сдал первый экзамен. Сдаст и второй. И третий. И будет жить. Будет наслаждаться каждой минутой жизни.

Он будет полезен. И если постарается, будет незаменим.

– Смотрю, вы успокоились, – засмеялся Нойманн. – Осанка изменилась, дыхание нормализовалось… Что значит – верная мотивация. Пойдемте обедать?

– Нет… – подумав, ответил Торопов. – Я лучше еще поработаю.

– Понимаю. Муза прилетела, вдохновение посетило… Я ваши рукописи заберу, пожалуй… – Нойманн собрал исписанные листы в стопку, стукнул о крышку стола, подравнивая. – Не могу не приветствовать такого желания работать. Работа – она делает свободным, не правда ли?

Нойманн вышел из комнаты, Торопов посмотрел на закрывшуюся дверь. Немец все время пытается его оскорбить, демонстрирует свою брезгливость… Его право, наверное. Но как только у Торопова появится возможность, штурмбаннфюрер пожалеет об этом… Ему бы помягче с Тороповым. Пусть не любит или даже презирает, но зачем же вот так вот открыто?

Торопов и за меньшее записывал людей в личные враги. И если в его собственном времени все это оборачивалось для неосторожных оппонентов лишней нервотрепкой и мелкими пакостями, то здесь, в рейхе тридцать девятого года, у желающего отомстить есть куда более интересные возможности… Куда более интересные.