Цеховики - [4]

— Ох спасибо. — Григорян помял сигарету, засунул в рот, вытащил из кармана золотистую, очень дорогую зажигалку. Пашка впился в нее глазами. Заметив это, Григорян непроизвольно зажал вещицу в руке, хотел, наверное, спрятать, но тут же опомнился и зажег огонек.

— Что общего было у вас с гражданином Новоселовым? — задал я очередной вопрос.

— Э-э, что общего? Ничего. Друзья мы, да. Он ко мне в гости идет, потом я к нему в гости иду. Он мне поможет, потом я ему помогу. У него было много друзей.

— Кто именно? — спросил я. Это действительно чрезвычайно интересовало меня.

— Он — большой человек, и друзья у него большие люди. Художник, профессор, да, райком, исполком — все товарищи были.

— Может, и фамилии вспомните?

— Профессор Прокудин, серьезный человек. Художник этот, Лева, фамилии не помню. Несерьезный человек. Кастамырин — артист, вообще не человек.

— Почему?

— Говорят, он мужчин имеет.

— А с Новоселовым у них ничего такого?

— С ним? Ты что, родной? Он только женщин имел. Он любил их иметь.

— Кто из этих больших людей мог убить Новоселова?

— Зачем убивать? Кому нужно убивать? Они все друзья были. Чтобы вино вместе пить, помогать друг другу. Зачем убивать?!

На дальнейшие вопросы Григорян отвечал вяло, невпопад. Неожиданно он воскликнул:

— Не там ищете. Не там.

— Так вы скажите, где это — «там», мы с фонариком и пошукаем, — предложил Пашка.

— Вокруг Новоселова много хороших людей было — не убьют, не украдут. Но ведь не все такие. Были и другие.

— Совсем другие? — спросил я.

— Э-э, не знаю я. Зачем буду наговаривать, если ничего точно не знаю?

— Мы же никого не собираемся обвинять. Просто сидим, говорим, — сказал Пашка.

— Неудобно мне, э-э…

— А чего неудобно?

— Ладно. Вы мне скажите, будет нормальный человек через слово чью-то мать поминать, пить все время, орать? Драться всегда будет нормальный человек? Или в тюрьме чернилами себя с ног до головы разрисовывать? «Не забуду мать родную», «Что нас губит?». Будет нормальный человек все время нож в кармане носить, а?

— Это что же за Бармалей такой? — спросил я.

— У Саши на комбинате работал один. Кузьмой его звали. Новоселов его потом к себе на дачу пригласил — водопровод ремонтировать. Я понял, Кузьма полжизни сидел. И оставшуюся жизнь сидеть собирается.

— А что, были у него основания убить Новоселова?

— Может, были. А может, и не были. Кто его знает. Спросили — я ответил. А рассуждать… Я человек маленький, — опять завел свою песню Григорян.

Допрос длился еще минут сорок, но больше ничего интересного мы не узнали. Я закончил писать протокол и протянул его Григоряну. Он внимательно, шевеля губами, прочел каждый лист и аккуратно расписался. Потом приторно-вежливо распрощался и, не переставая заискивающе улыбаться, покинул кабинет. Я подошел к окну. Мне было хорошо видно, как Григорян вышел из дверей прокуратуры, прошел метров пятьдесят и махнул рукой. К нему подкатила бежевая «волга». Григорян с видом секретаря райкома, садящегося в персоналку, устроился в салоне, и «волга» тронулась.

— Ты смотри, — присвистнул Норгулин. — Интересно, его тачка?

— Судя по тому, как он в ней располагался, его, — предположил я.

— С шофером. Обалдеть.

В 1987 году «мерседесы» и «вольво» еще не завоевали всенародного признания, купить себе иномарку считалось наглостью. «Жигули» являлись свидетельством крепкого благосостояния. «Волга» — предметом роскоши.

— А ты, Паша, хочешь, чтобы старший продавец, представитель великой Армении, ходил пешком!

— Каким скромным прикидывался! Костюмчик старенький, сам понурый, в рот следователю заглядывает. Артист.

— Ты заметил, что у него в конце беседы акцент стал меньше. Битый час изображать из себя чурку неотесанную не так легко.

— Терентий, а может, Новоселова он и подрезал?

— Может, он. А может, и нет. — Я пододвинул к себе ватманский лист, испещренный кружками, стрелками — схема связей убитого, — и пририсовал еще один кружок с надписью «Кузьма». Этот кружок соединил с кружком «Григорян» и поставил восклицательный знак.

— Надо заняться отработкой этой версии.

— Займемся, — послушно согласился Норгулин…

Когда говорят, что следователи не любят читать детективы, это полнейшая чушь. Любят, да еще как! Во всяком случае, за одного из них я могу поручиться. Его фамилия Завгородин. То есть я. Еще во времена молодости я подзаряжался романтическими устремлениями и энтузиазмом от книг Адамова, Словина, на худой конец Чейза или Гарднера. Вопреки расхожему мнению, в наших советских детективах — не только оторванная от действительности чепуха. Даже расхожие штампы во многом почерпнуты из жизни. «Часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без выходных», — поется в сериале «Следствие ведут знатоки». Не счесть книг, где сотрудника милиции вызывают из очередного отпуска и обязывают выполнить свой долг. В жизненности последнего штампа я убедился на собственной шкуре. Раз в кои веки удалось выторговать отпуск в июне, как свалилось дело Новоселова. «Ничего, задержишься чуть-чуть, — ласково посыпал мои раны солью начальник следственного отдела. — Ты только главное преступление раскроешь, потом передашь дело другому следователю и поедешь на море». Легко и просто — раскрой, а затем уезжай. Почему-то в нашей «конторе» считалось, что я — хороший охотник, когда дело касается «глухаря». Особенно «мокрого». Мне действительно удалось в первые же годы работы раскрутить несколько хороших дел. Хотя исключительные оперативные и следственные достоинства, мифическая интуиция были здесь ни при чем. Скорее сказывалось упрямство, везение, привычка пахать без устали, пока дело не раскрыто и преступник не выведен на чистую воду.