Царство тьмы - [30]

II

Молодой шах Магомет-Реза Пехлеви во всем отличается от своего отца. Детство провел он во Франции, юность — в Швейцарии, где развивал свои спортивные чувства и обучался языкам. Шаха часто можно видеть за рулем машины. Он умеет также хорошо управлять самолетом и кораблем, но больше всего он любит строевую службу.

Реза-шах женил своего сына, тогда еще наследника, на красавице, принцессе египетской Фавзие, но этот брак не принес счастья ни ему, ни ей. Их счастью не помогли ни свадебные карнавалы, ни уличные шествия толпы с факелами, зеркалами и газовыми лампами, ни выстроенный для них дворец из редкого розового мрамора. Родившийся ребенок не сблизил их, а послужил поводом для развода: это была прекрасная девочка, а шах требовал от жены мальчика. Так говорит молва. Во всяком случае, шах снова женат, а бывшая шахиня снова замужем.

Рассказывают, что молодой шах любит появляться среди простых людей незамеченным, чтобы узнать у них о себе правду. Если отца его обвиняли в жадности, то сына следует обвинить в расточительности. Говорят, что шах скоро пойдет с сумой — все свои личные средства и наследство отца он тратит на постройку больниц, школ, приютов. Он отказался от многих своих поместий в провинции Мазендеран. Но более всего, его доброй репутации содействовал демократический образ правления, введенный им впервые в истории Ирана. Этим немедленно воспользовались коммунисты, которых персы называют «ференги», что значит, иностранец. Надо сказать, что с понятием об иностранцах связаны у персов самые худшие воспоминания; иностранцами были для персов и древние мидяне, и парфяне, а затем арабы и монголы, одним словом все, так называемые «захватчики», или «агрессоры».

С этого времени, в Иране стала легально существовать и промышлять советская пятая колонна под названием народной партии «Тудех». Во время войны, вместе с оккупационными войсками большевики привезли в Иран и персидских коммунистов. Тегеран наполнился подозрительными людьми в кепках, по лицам которых не трудно было узнать их происхождение. Это были политработники и переодетые в штатское советские военнослужащие, переходившие открыто северную границу для поддержания беспорядков в Иране. На улицах появились торговцы апельсинами, внушавшие не малый страх мирному населению. Все знали, кто скрывается за этими душистыми апельсинами.

— Кароший сладкый апэлсын!.. — раздавался этот тревожный сигнал заговорщиков на всех углах.

Большевики готовились захватить власть в Иране.

— Ваши русские совсем потеряли совесть, — говорил мне плешивый чистильщик сапог, Барат-Али, который называл себя министром старой династии Ахмед-шаха. Я знал его, как поклонника русских, и он очень гордился своим плохим русским языком.

— Это несправедливо, Барат-Али, — возражал я, — русские больше всех страдают от большевиков.

— Не серчайте, — отвечал он смущенно, — я плохо запоминаю иностранные слова, но все равно, это не люди; они приходят в дом своего друга, который отдает им все, что у него есть, а они за это делают пакости. Как можно быть в одно и то же время другом и врагом?

III

Нигде нельзя встретить столько нищих и попрошаек, как в Иране. Милостыню любят просить здесь все, не редко и довольно богатые люди, переодевшись в нищих. Вообще, трудно бывает отличить бедного перса от богатого по его одежде, вкусам, понятиям и желаниям, если он держится старых устоев мусульманского быта. Но все-же, бедных здесь много больше, чем богатых, и больных больше, чем здоровых.

— Если бы у нас было столько воды, сколько нефти, мы накормили бы хлебом всех живущих на земле, — уверяют персы. — Земля без воды, все равно, что женщина без мужчины…

Здесь посевную площадь меряют метрами и сантиметрами, а воду литрами. По размерам бассейна в персидских дворах, узнают о благосостоянии хозяина. Каждую струю воды персы называют рекой. И хотя Иран славится садами, но эти сады являются привилегией не многих, и обнесены такими плотными стенами, как будто за ними содержится золотой запас страны. Перс приходит в необычайное волнение, когда дети лазят по деревьям или мнут траву. Редко кто из персов знает название для зеленой площадки или широкого поля. Всякое открытое место они называют биябан, или по нашему — пустыня.

Еще более печальное чувство вызывают мертвые иранские горы, которым знают цену одни лишь каменотесы. Многие персы не знают — что там? Есть ли за этими горами другая земля, или может быть «там» конец всего земного?

Ко всей этой бедности персидской природы, следует прибавить бедность персидских крестьян, все еще живущих в средневековье; так же, как и в старину, людей здесь кормят верблюды, ослы, овцы и козы.

Коммунисты возлагали большие надежды на то, что нищета и бедность помогут им овладеть страной. Они открыто признавались, что Иран могут взять голыми руками. Для них не было никаких сомнений, что все нищие, бродяги, паралитики, калеки и слепцы побегут навстречу портретам Ленина и Сталина. Но все произошло наоборот. Чувство страха, связанное у всех с понятием о коммунистах, охватило персов, когда стало известно, что советские войска перешли персидскую границу. Нельзя было понять, чего больше боялись персы: бомб, падавших на их тихую, уснувшую землю, или людей, бросавших эти бомбы. Было жалко смотреть на кричавших среди улицы персов: «мордем!», что значит: «я уже умер!». По всем дорогам, по тропинкам хоженным и нехоженным, можно было встретить толпы бедняков, уносивших от коммунистов свои кастрюльки, самовары и ковры. Пастухи угоняли стада в горы, потому что никто не хотел променять своих баранов на социализм.