Царство палача - [44]

– А думал ли Робеспьер, что сам очутится на гильотине? И что этому немало будет способствовать четвертый, стоявший вместе с ними в толпе, с которым он вскоре так подружится? Какая пьеса о дружбе четверых!

– Думал ли автор пьесы, что ему будет дано увидеть великое – как его литературный герой победил? Правда, вскоре после этой победы автору самому придется спасаться от своего героя через подземный ход. Толпа разъяренных Фигаро будет штурмовать дом богача Бомарше. Забавно… Кстати, зачем вы велели прорыть этот тайный ход?

– Архитектор спланировал его вместе с дворцом.

– Да нет, совсем не так, гражданин. Его начали рыть шестнадцатого декабря восемьдесят седьмого года, вскоре после того как вы посетили салон господина Водрейля. Мы еще вернемся к этому вашему визиту… Как видите, я достаточно знаю о вас. В парке около вашего камня с надписью до сих пор находится скрытая дверь в подземный ход на улицу Па-де-ля-Мюль. Одиннадцатого августа девяносто второго года, когда тридцатитысячная толпа штурмовала ваш дом, вы, переодетый, ползли по этому ходу. Но почему вы вдруг начали его строить? Думаю, я понял.

– Из того же досье?

– Вы скоро поймете, что шутки тут неуместны. А к вашему досье мы еще не раз вернемся… Какое это увлекательное чтение – досье на Бомарше! Особенно один эпизод, который случился за пару лет до штурма Бастилии. В одном из салонов вы увидели мсье Казота. Мне его тоже пришлось повидать. Правда, позже.

– Думаю, и не в лучшее для него время.

– Вы правы. Перед тем как его гильотинировали. Полуслепой, круглолицый, с добродушнейшим лицом, так не вязавшимся с тем таинственным, что он обычно говорил… Он был членом секты мартинистов и много занимался общением с миром духов. Поэтому досье на него…

– Могу себе представить.

– Поверьте, не можете – такое оно обширное. Впрочем, как и ваше, и многих других умных людей… На Казота набралось сто пятьдесят девять томов. Ему было под семьдесят, когда вы его увидели в тот день. Вы ведь не знали его до этого?

– Его самого – нет. Но я хорошо знал его мистические стихи и романы. Говорили, что после выхода в свет «Влюбленного дьявола» и начались его видения. Все вокруг Казота было таинственно… как и его казнь после революции. Надеюсь, в досье указана причина этой странной казни?

Фуше развеселился:

– «Странной»… так вы сказали? Да нет, закономерной. И я вам расскажу подробности. Ваш знакомец Казот казнен двадцать четвертого сентября девяносто второго года. Я был среди тех, кто требовал казни. Глава его секты Сен-Мартен да и его последователи приветствовали революцию.

Казот же оставался приверженцем короля и даже участвовал… – Фуше остановился, помолчал и медленно закончил: – …в побеге Людовика Шестнадцатого и королевской семьи летом девяносто второго. Вместе с неким графом Ферзеном и еще одним господином. Оттого его и казнили. – Здесь гражданин Фуше вновь выдержал долгую паузу, внимательно посмотрел на гражданина Бомарше, потом произнес: – Да вы и сами об этом очень хорошо знаете.

«Но лицо Бомарше сохраняло полнейшую невозмутимость».

– Неужто я ошибся? – насмешливо продолжал Фуше. – А мне казалось, вы замечательно осведомлены об этом побеге.

– Я видел Казота всего лишь однажды, – равнодушно сказал Бомарше, – на том вечере в салоне мсье Водрейля, о котором вы заговорили.

– И после которого вы приказали вырыть потайной ход… Мне очень хотелось бы услышать об этом вечере именно от вас.

– Это и есть цель вашего прихода?

– Цель – впереди. А это назовем вступлением… перед тем как я начну задавать вам главные вопросы. Итак?

– Это случилось, – начал Бомарше, – то ли в конце восемьдесят седьмого года… то ли раньше… Года сливаются.

– С удовольствием помогу: двенадцатого декабря тысяча семьсот восемьдесят шестого года.

«Бомарше только развел руками, показывая, как восхищен знаниями гражданина Фуше».

– Простите, что прервал вас… Я весь внимание. Итак, двенадцатого декабря восемьдесят шестого года…

– В тот вечер у мсье Водрейля собралось многочисленное общество: несколько философов, несколько прекрасных и притом, как ни печально, умных дам… Среди приглашенных были люди самых разных чинов и званий – придворные, судейские, литераторы, академики, короче, мозг королевства. Мы превосходно пообедали; мальвазия и капские вина постепенно развязали языки, и к десерту наша веселая застольная беседа приняла такой вольный характер, что временами даже начинала переходить границы благовоспитанности. В ту пору в свете ради острого словца уже позволяли себе говорить решительно все. Кто-то рассказывал малопристойные анекдоты, и дамы слушали их безо всякого смущения, не считая нужным даже закрываться веером. Затем послышались насмешки над религией. Кто-то привел строфу из вольтеровской «Девственницы», другой – знаменитые тогда стихи: «Кишкой последнего попа последнего царя удавим». Кто-то встал и, подняв бокал, громогласно заявил: «Господа, я так же твердо убежден в том, что Бога нет, как и в том, что Гомер был глупцом». И он в самом деле был убежден в этом. Тут все принялись толковать о Боге и о Гомере; впрочем, нашелся среди присутствующих и такой, кто сказал доброе слово о том и о другом.