Царство. 1951 – 1954 - [41]

— В ГУЛАГе рабский труд, где человеческая жизнь ничего не стоит: одни померли, к утру других подвезут! — содрогнулся Булганин.

— Народ сильно побили! — вздохнул Микоян.

— До чего же мы докатились! — укоризненно всплеснул руками Никита Сергеевич. — Человек стал хуже вещи! Одного райкомовского начальника посадили за то, что он ходил в старых сапогах, а новые, ненадеванные, хранил в шкафу. А раз он новые сапоги спрятал, а в стоптанных расхаживал, обвинили в дискредитации успехов Советской власти. Приговор — десять лет лагерей. В первый же год он на стройках ГУЛАГа сгинул. А сколько таких — не счесть!

— Вечно ты, Никита, с какой-то придурью! — насупился Каганович.

— То, что товарищ Сталин оторвался от действительности, факт! — подытожил Маленков.

— И всех нас за собой потянул! — добавил Берия. — Арестовывать так просто не будем, пытать не будем, выпускать будем! Инициативы председателя правительства поддерживаем! — за всех заключил он. — Предлагаю расходиться! — И министр демонстративно захлопнул папку.

Члены Президиума зашевелились, стали подниматься с мест. Сначала, подходили к Лаврентию Павловичу и с подобострастием прощались, потом торопились на поклон к председателю правительства Маленкову. Тот с непроницаемым видом сидел погруженный в собственные мысли.

— Не спи, Максимыч, все проспишь! — весело воскликнул Берия. Лаврентий Павлович называл Маленкова по старинке Максимычем, как Сталин. Плохо получалось у него выговаривать длинное — Максимилианович, да и зачем? Маленков засуетился, укладывая в портфель разложенные на столе документы.

Важные люди, великие — Маленков, Молотов, Каганович, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Микоян, Бе-ри-я! Каждый из них имел право на первенство, каждый мог ухватить за хвост желанную Жар-птицу.

— И мы с тобой поехали! — Лаврентий Павлович хлопнул Хрущева по плечу. — Опять дотемна засиделись, — миролюбиво продолжал он, блистая расшитым золотом мундиром.

После смерти Сталина министр приказал подчиненным повседневно носить форму с отличиями Министерства внутренних дел и государственной безопасности, начищенную и отглаженную, чтобы вокруг понимали — кто власть.

— Раньше только по ночам и трудились, — заметил Никита Сергеевич.

— Э-э-э, брат, то раньше было!

— Значит, по домам?

— По домам! — ласково кивнул Лаврентий Павлович.

— А я думал, в кино пригласишь!

— Кино! — фыркнул Берия. — Все кино, брат, мы с тобой у товарища Сталина пересмотрели, царствие ему небесное! Ты в Москве остаешься?

— Нет, за город еду.

Взявшись под руки, они вышли из здания.

— Пройдемся?

Хрущев не возражал. Часы на Спасской башне отбили десять вечера.

— Не сомневайся, амнистию проведем! — заговорил Берия, — а шакалы заткнуться, нет больше душегуба! Правильно мы вопрос поставили — хватит крови, напились! И ты верно говорил, хвалю!

— Я как вы, — отозвался Хрущев.

— А время было гадкое и нас зацепило: ты на Украине врагов крошил, я — здесь резал. — Берия пристально посмотрел на спутника.

— Было такое, — хмуро подтвердил Никита Сергеевич.

В бытность первым секретарем Украины он каждый день подписывал расстрельные списки, каждый день по его приказу сажали. Тогда-то и забарахлило сердечко, тогда-то и стал он пропускать лишнюю рюмку — а что было делать, не ты, так тебя!

— Мы-то с тобой каемся, а от умников от наших один ответ — правильно было! Действительно, что ль, так думают? Хер их поймешь!

— Мы знаем, как было, и они знают! — проговорил Никита Сергеевич.

— Сегодня ворчуны точно спать не будут, в постелях поелозят! — злорадствовал Берия. — Видал, как заерзали? Видал хари? Каганович? Молотов? Видал?

— Видал.

— Делают вид, что все вокруг виноваты, да только не они, а почитай их резолюции — чокнешься! Не просто писали: «Согласен» или «За», а «Утопить в блевотине!», «Прикончить, как взбесившуюся собаку!», «Перерезать горло!» Вот как выражались! А один, не буду называть фамилии, тот просто чиркал — «на х…!» А теперь сидят, рассуждают.

— Согласен с вами, Лаврентий Павлович.

— Какой я тебе Лаврентий Павлович! — запротестовал министр. — Мы с тобой сто лет на ты, забыл?

— Одно дело — тогда, а другое дело — сейчас, — невозмутимо ответил Хрущев.

— Не паясничай! С Молотовым так говори. А мы — друзья, понял?

— Понял!

— С хорьками держи ушки на макушке, не со мной!

— Молотов с Кагановичем существа непредсказуемые, — выговорил Никита Сергеевич.

— С виду пушистые, как кролики, а на самом деле — удавы! — определил Берия.

Собеседники обогнули Гранавитую палату и, оставив за спиной ожидающие машины, зашагали вдоль тротуара. Над Кремлем стемнело.

— Знаешь, сколько спорили, кого на партию? Молотов четыре раза к Егору ходил, Поспелова тянул, а я на тебе настоял.

Никита Сергеевич преданно заморгал:

— Спасибо, друг!

— Не за что!

— Честно говоря, я думал, что председателем Совета министров будешь ты.

— Сам знаешь, как непросто этот пост получить!

— С тобой было бы понятней, — округлил глаза Хрущев.

— Пусть пока Егор поработает.

Наткнувшись на бескрайнюю лужу, пешеходы остановились.

— В прошлый раз сюда угодил, — припомнил Лаврентий Павлович. — Глубокая!

Хрущев преодолел препятствие по бордюрному камню, а Лаврентий Павлович совершил длинную обходную петлю.