Царственная блудница - [18]

Сказав сие, Никита Афанасьевич просиял. И Афоня уставился на него изумленно:

– Дело плохо, говорите? Чему же вы так рады?

– Да разве я рад? – Никита Афанасьевич изо всех сил нахмурился. – Я очень огорчен. Ведь, коли дело сие станет общеизвестно, английский посланник сэр Гембори сделает афронт ее императорскому величеству. Она разгневается и пожелает немедленно видеть дерзеца и виновника происшествия. Меня доставят ко двору, и тогда, может быть...

– Размечтались! – грубо перебил Афоня, ревниво сверкая глазищами. – Думаете, императрица лишь только узрит вас, так снова вами прельстится? Да ну, больно вы ей понадобились! Со времени вашей отставки таких, как вы, у нее небось перебыло несчетно! Да и что вы за красавец, подумаешь! Таким красавцам в базарный день цена – пятачок за пучок. Глаза б мои на вас не глядели! Да и ей больно-то нужно будет вас видеть? Скорей всего, сразу же, не тратя времени императрицына, повлекут вас в узилище, в кандалы закуют... Нет, тут нужно похитрей все обставить. Вы не правы, дорогой дядюшка: это именно мой удар в нос, а не ваш – в подбородок поверг сего хлипкого инглиша во прах. Моя вина – мне и ответ держать! А поскольку я принадлежу к числу подданных английского короля, меня по русскому закону никак не взять!

– Зато взять по закону английскому, – сухо ответил Никита Афанасьевич, явно недовольный таким заступничеством. – Тауэр вряд ли приятней для проживания, чем Петропавловская крепость. Поэтому умолкните, Афоня. За кого вы меня принимаете? Чтобы я позволил отвечать за свои проступки какому-то ребенку?!

– Я не ребенок! – яростно выкрикнул Афоня. – Я не ребенок, коли я вас...

– Вот и видно, что вы не ребенок, а сущее дитя, – торопливо перебил Никита Афанасьевич, явно испугавшись, что за сочетанием «я вас» последует некое опасное слово на букву «л». – Милое, доброе, но такое глупое еще дитя...

– И такое очаровательное! – прозвучал вслед чей-то хриплый голос, и Никита Афанасьевич с Афонею, испуганно переглянувшись, не тотчас сообразили, что это заговорил побитый ими англичанин.

Итак, он очнулся и заговорил, вдобавок по-русски! Пусть нелепо произнося, даже коверкая слова, но все же вполне разборчиво! И не только заговорил, но оказался даже настолько живуч, что ухитрился завладеть Афониной рукой и потянул ее к своим разбитым губам. Не удивительно, что Афоня руку отдернул – причем не без брезгливости, что весьма огорчило побитого.

– Клянусь, я не встречал никого красивее вас! – пробормотал он, точно в бреду. – С той минуты, как я вас увидал, я вас полюбил. И видеть, как сей русский мужик вас избивает, было для меня невыносимо! Именно поэтому я бросился на вашу защиту...

– Этот русский мужик – мой родной дядюшка, – холодно оборвал Афоня. – И никто меня не избивал, между нами происходила всего лишь дружеская потасовка. Урок боксинга, не более того!

– Ах, – пылко воскликнул англичанин, – зачем столь прелестному созданию боксинг?! Вам не к лицу даже малейшие проявления грубости. Вам нужно являть собой нежность и очаровательность, вас должны на руках носить, ручки вам целовать, лобызать землю, по которой ступают ваши милые ножки...

Афоня от таких излияний вовсе остолбенел, очень не поэтически разинув рот, а Никита Афанасьевич слушал-слушал, да и начал вдруг хохотать.

Гарольд Гембори с явным усилием поднялся с земли и принял позу оскорбленного достоинства.

– Что же тут смешного, сэр? – вопросил он, выпячивая подбородок, отчего сия часть его лица сделалась вовсе устрашающей.

– Боже упаси, сэр, я совершенно не хотел вас обидеть, – спохватился Никита Афанасьевич. – И вовсе не над вами я смеялся, а над Афонею. Сколько раз я убеждал ее, что она со временем станет прехорошенькой девицею, знать не будет отбою от самых галантных кавалеров и сделает весьма удачную партию, однако племянница моя верить мне не хотела, полагала себя сущей уродиной, а потому щеголяла с утра до ночи в мужском одеянии и воинствующе чуждалась всякой женственности. Меня порой преследовала мысль, что я нахожусь в компании Розалинды, Виолы, Порции и всех прочих несчастных травести, во множестве порожденных как шекспировым пером, так и перьями прочих господ сочинителей. И вот вы сейчас блестяще подтвердили мою правоту, угадав девушку в мальчишке и разглядев в бутоне распускающуюся розу.

Афоня в ярости уставилась – да-да, вон как оно вышло-то, ну кто бы мог подумать?! Стало быть, отныне мы станем употреблять это имя исключительно в сочетании с формами женского рода! – итак, Афоня в ярости уставилась на дядюшку:

– Вольно вам надо мной издеваться! Где это вы красоту нашли? Была бы я красавицей, вы... вы бы...

Она осеклась, но смысл ее слов и так был прозрачен для Никиты Афанасьевича. Поэтому он хмуро покачал головой:

– Вы красавица, дитя мое, но...

И он умолк столь многозначительно, что это повергло Афоню в глубокую печаль. Она тоже умолкла, однако в эту минуту обрел дар речи Гарольд Гембори:

– Вы изволили сказать, что сей господин – ваш дядюшка? – обратился он к Афоне взволнованно. – Видимо, имя его – Никита Афанасьевич Бекетов?

– Граф Бекетов, – уточнила Афоня.