Царский суд - [53]

– Григорий Лукьянович, прими прежде меры против клеветы! Если же найдешь ее, открой цель застращивания.

Грозный милостиво поглядел на Бориса и дал приказ:

– Так возьми обоих доносчиков, Лукьяныч, и на месте сам осмотри их донесенье.

Благо было бы всем, если бы умный совет Борисов не истолковал по-своему Малюта, забравший себе в голову прежде всего погубить Басманова. Чтобы сделать это, нужно было припутать к этому доносу его самого.

Как это сделать, Малюта поставил себе задачу, уезжая в Новагород. В прямой же переход его в польские руки он верил всего меньше.

С этими мыслями, крепко засевшими в голову, выехал наутро боярин Бельский с казначеем Фуниковым из слободы.

Перенесемся в Новагород в памятное утро прибытия туда царских посланцев из Александровской слободы.

Именем царским потребован воевода ко владыке, где сидели уже Малюта с Фуниковым. Явился воевода. Собрались конецкие старосты и бояре владычные.

Малюта встал и молвил:

– Господа власти, идемте ко Святой Софье. Там я доложу волю государя нашего, великого князя Ивана Васильевича.

Почти всех слова эти озадачили… Что бы такое было? Что за новости во Святой Софье поведает боярин?

– Глянь-ко-те, идем мы – и за нами кибитка едет с опричными людьми и со стрельцами, – говорили друг другу новгородцы, идя в собор.

Перекрестясь, вступили все в святое место. У очень многих сильно забилось почему-то сердце. Ретивое – вещун, недаром говорит пословица.

– Все здесь? – зычно крикнул Малюта, когда толпа сановников остановилась под куполом храма.

– Все, – отвечал кто-то неуверенно.

– Петр и Тарас, делайте свое дело! – еще раз крикнул Малюта, и двое колодников в цепях, выступив вперед, пошли на солею перед царскими вратами.

Потребовалась лесенка. Петр взлез на нее и стал отдергивать гвоздики у ризы на иконе Царицы Небесной. Внимание всех напряжено до высшей степени.

– Готово, государь, Григорий Лукьянович. Повели изымать кому ни на есть! – крикнул Волынец, отогнув край иконной ризы и спустившись наземь.

– Господа власти и лучшие люди новгородские, – обратился Малюта к представителям новгородским. – Государь и великий князь Иван Васильевич повелел вам избрать между вами, кому вы доверяете, для одного дела… Назовите вы мне этого избранника вашего!..

Начался шепот – и после перемолвок выдвинули старосту Плотницкого конца, мужа сановитого, пользовавшегося общим почетом в городе.

– Изволь, боярин, влезть по лесенке к иконе Богородичной, к Знаменью, – обратился к выборному Малюта.

Тот повиновался. Остановясь наравне с иконою, он оборотился, ожидая приказания.

– Заложи руку под ризу, где отогнуто, и поищи: нет ли между иконой и ризой чего ни на есть, и буде ущупаешь – вынь и неси сюда…

Слова эти прозвучали в мертвой тиши. Никто не смел дохнуть при возбужденном донельзя ожидании. Глаза всех обратились на икону и выборного. Запустить руку под ризу и вынуть оттуда столбец бумажный было делом одного мгновения. Со столбцом в руке подошел доставший его к царским посланцам и стал подле них. Малюта развернул столбец до начала и, подав достававшему, велел читать вслух, громко.

Уже сразу всех поразила форма какого-то договора с кем-то.

Удивление слушавших росло с каждым новым словом никому не ведомых условий. Будто бы заключены они от имени отчины Святой Софии с польским королем Жигимонтом: о предании Великого Новагорода ему, ляшскому владыке.

– Да это совсем неподобное дело… – прошептал вне себя сам читавший и бросил свиток.

– Читай!.. – крикнул с яростью в голосе Малюта. – Не кончил еще, не все…

Страх сковал уши слушавших данный перечень рукоприкладств; при произнесении своего имени каждый из присутствовавших невольно вздрагивал.

– Слышали?.. Что скажете?.. – спросил Малюта тем же грозным голосом, которым приказывал продолжать чтение, когда кончил чтец.

Пожиманье плечами да отрицательные покачиванья головой вместо слов были ответом на настоящий вызов.

– Посмотрите поближе подписи: похожи ли на ваши? – вставил Фуников, озадаченный не меньше новгородцев.

– Я не писал, а подпись свою по сходству отрицать не смею, – отозвался первым сам чтец, скорее других, как видно, пришедший в себя. – Кто это сделал, твоему благородию, господин боярин, конечно, известнее? А что сделано воровски – это ясно.

– Стало, ты, боярин, заподозриваешь подлог?.. Изрядно! Укажи же признаки, так, говоришь, тебе ясные?

– Ясны они, боярин, будут и тебе, коли изволишь принять труд рассудить, что все здесь написанное не имеет основы. Разве приговоры без повода пишутся? Где же указаны поводы богопротивного дела, допуская – даже для пристрастного судьи – неподобность во многих уликах? Здесь ведь ни одного повода нет! Стало быть, клевета не сумела даже сговор свой подкрепить никаким доказательством, которое бы подтверждало способность поверить лже беспутной. Чем же, к примеру сказать, воровской приговор являет свою подобность? Говорится ли о нарушении явном прав наших Москвой при настоящем владыке, либо сказывает ли приговор о нестерпимых притесненьях, не вынеся которых мы очертя голову пустились к пропасти ляшского владенья? Либо имеем мы в виду иного правителя, которого поддержат ляхи как подручника их, а нам за им жить будет на всей на нашей воле.