Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [100]

   — По моему мнению, — отвечал гасконец, — вам, должно быть, без малого двадцать пять. — Он, разумеется, не затруднился бы вместо двадцати сказать и пятнадцать лет; но он смекнул, что, как ни моложава была Серафима Ивановна, а такой комплимент показался бы ей преувеличенным, пересоленным. — Когда я ещё не знал, — прибавил он, — что вы путешествуете с вашим племянником и что вам поручено его воспитание. Когда я имел честь в первый раз вас увидеть, вот здесь, в этой самой комнате, то я, может быть вы это заметили, всё смотрел по сторонам, всё ожидал, что вот-вот войдёт ваша маменька, приехавшая поместить вас в один из парижских пансионов, но когда вместо маменьки вошёл ваш племянник и когда вы так рассудительно начали говорить о его воспитании, то я не мог не догадаться, что вы уже не первой молодости.

   — Да, в прошлом июле мне уже минуло двадцать один год.

   — Даниель говорит, что его невесте тоже двадцать один год, а что с виду ей нельзя дать и восемнадцати... Это странное сходство...

   — Хотите ль, я вам, как другу Даниеля, открою одну очень важную тайну, мой друг? Даниель, верно, не будет на меня в претензии... Ах, опять этот несносный мальчик! — сказала Серафима Ивановна, обращаясь к двери, в которую входил её племянник, — Что он не сидит у своей Анисьи!

   — Давайте-ка сделаем маленький выпад, молодой человек, — сказал Гаспар Мише, вставая, — впрочем, нет, я не могу, у меня что-то болит рука... А! Бильбоке! — вскрикнул он, подходя к столу, на котором лежал большой, из слоновой кости выточенный, бильбоке. — Неужели вы умеете играть и в эту прелестную игру, сударыня?

   — Как же, я несколько раз играла с Даниелем; да я и прежде умела.

   — Не угодно ли и со мной сразиться, — сказал Гаспар, слегка мигнув в сторону Миши, как будто показывая, что он предлагает играть единственно для того, чтобы отвлечь подозрения Миши насчёт начавшегося между ними разговора.

   — Хорошо, сыграем, — отвечала Серафима Ивановна, — только по маленькой, не больше шести ливров за удар; в эту игру, когда не в ударе, можно проиграть очень много.

В какие-нибудь полчаса Гаспар проиграл пятнадцать луидоров и положил их на стол рядом с бильбоке.

   — Я далеко не вашей силы в эту игру, сударыня, — сказал он, — к тому же у меня немножко болит рука...

   — Что ж вы так спешите расплачиваться, любезный Гаспар? В другой раз успеете. Может быть, ещё и отыграетесь.

   — О нет, сударыня! Как это можно! Игорный долг — долг священный, особенно за бильбоке. Эта игра всегда была в большой моде при французском дворе, и если проигравший в неё не заплатит своего проигрыша в двадцать четыре часа, то он обесчещен на всю жизнь. Вот ещё на днях маркиз де Рульяк застрелился оттого, что не мог заплатить вовремя три тысячи луидоров, проигранных им в бильбоке герцогу Гюизу. Через час после катастрофы его управляющий привёз ему полтораста тысяч ливров, но уже было поздно, несчастный Рульяк уже лежал на столе.

   — Неужели это так строго соблюдается?

   — Ещё бы не строго! Да иначе и нельзя: долг долгу рознь!.. Даже дамы подчиняются этому закону; разумеется, не все. Какая-нибудь мещанка, не дорожащая общественным мнением... Нет, сударыня, извольте получить ваш выигрыш. Не требуйте, чтобы я взял его назад; вы сами всегда так честно расплачиваетесь даже за какой-нибудь тиктрак или брелан, что не можете удивляться, если и я следую вашему примеру, я, правда, не езжу ко двору, но это не даёт вам права обижать меня и думать, что я не умею вести себя так, как человек хорошего общества должен вести себя в отношении такой высокой особы, как вы...

Недели две спустя Гаспар отправил Даниелю следующее письмо:

«Пятница, 25 ноября 1689 г. Париж. Господин де Бильбоке поручил мне переслать тебе эти двести луидоров, любезный друг; они очень пригодятся вам для ваших дебютов. Что-то поделываешь ты со своей милой дебютанткой? Счастливо ли и ладно ли живете? Что касается меня, то я не могу особенно жаловаться на судьбу, хотя покуда не могу также и особенно похвалиться ею. Да, брат, ты глубоко засел в сердце нашей татарской коровки; но, с твоего позволения, я надеюсь не нынче-завтра вытеснить тебя из него. В этом, ты знаешь, с моей миной сомневаться нельзя, но вот что жаль: насчёт будущего доения — нуль или почти нуль: банкир, выдав по аккредитиву последние шестьсот луидоров, наотрез объявил, что на воспитание ребёнка он, до получения нового верящего письма, будет выдавать только по пятнадцать луидоров в неделю, и то, говорит, он берёт на себя из личной преданности к деду и не вмешивая в это дело своих товарищей по конторе. При таком печальном ультиматуме мне ничего не оставалось делать, как заложить оставленный тобою перстень. Приятель мой Исаак предложил было мне за него очень незначительную сумму, но я, хотя и не без труда, уговорил его дать мне триста луидоров, сказав ему по секрету, что этот перстень — семейная драгоценность московийской боярыни, которая в настоящую минуту нуждается в деньгах по случаю происшедшего в Московии переворота и которая ни за что не оставит этой драгоценности в залоге. Это было подтверждено ему и хозяином дома, где живёт коровка, и кассиром г-на Лавуазье, от которого он, кроме того, узнал, что г-жа К. истратила в два месяца около 40 тысяч ливров.