Царская рыбалка, или Стратегии освоения библейского текста в рок-поэзии Б. Гребенщикова - [61]
Таким образом, «стареющий юноша» становится символом застывшего в субкультурном нарциссизме поколения, для которого жизнь превратилась в спектакль с постоянным набором избитых тем, клише и шаблонов. Такие образы песни как «вечный вопрос», «кухня-замок», «удушье», «сплочённость рядов», «пахнущий плесенью флаг», «наш круг»>{306} – создают объёмную картину герметичного, зацикленного на себе существования. Причём, благодаря присутствию в них характерных маркеров тогдашней советской жизни (её бытовой и общественной сторон) – «кухни», «флага», «сплочённости рядов», поэтический смысл этих образов значительно расширяется, выходя за рамки размышления о судьбе конкретного поколения.
Размышляя о «своём круге» (и о себе в том числе), Гребенщиков видит его (себя) блоковским «стареющим юношей», живущим в замкнутом, пропахшем «плесенью», пространстве «кухни-замка». В нём советский слушатель (сказывался горизонт ожидания, заданный песнями А. Галича, В. Высоцкого, А. Макаревича) сразу же узнавал свою кухню, где спускались пары несогласия и протеста – шли ожесточённые политические и эстетические споры, но чаще всего не выходили за её стены.
В т о р а я ц и т а т а проглядывает в строчках «И стареющий юноша в поисках кайфа / Лелеет в зрачках своих вечный вопрос, / И поливает вином <…>». Притом что организует поэтический смысл в них блоковский интертекст>{307}, он, отнюдь, не является единственным. Внутрь его проникает другой текст и вступает с ним в диалог.
Итак, какой вопрос «лелеет» герой Гребенщикова? В тексте песни есть ещё одно упоминание о некоем вопросе, содержащее подсказку: «А этот пёс смеётся над нами: / Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть». Это тоже цитата (можно сказать, та же цитата), только развёрнутая, а потому более узнаваемая, сразу отсылающая к тексту-источнику – шекспировскому «Гамлету»: «Быть или не быть – таков вопрос»>{308}. Точнее, не к самому монологу, а к его рецепции, сложившейся в массовом сознании.
Кстати, начало шекспировской цитаты – сакраментальное «Быть или не быть?» (акт 3, сцена 1) встречается не только здесь – например, в песне «Блюз простого человека» («Электричество», 1981-1982): «Его я встретил на углу, и в нём не понял ни хрена. / Спросил он: «Быть ли не быть?» / И я сказал: «Иди ты на…!» Песня «Цветы Йошивары» («Пси», 1999) в первоначальном варианте называлась «Гамлет Боржоми» (первая строка – «Меня зовут Гамлет Боржоми» – впоследствии преобразилась в «Я назван в честь цветов Йошивары»)>{309}.
На подобную модель цитирования обратил внимание Ю.В. Доманский в случае с Башлачёвым: «<…> цитируется не какой-то конкретный текст, а некая идиома, культурное клише, соотносимое с совокупностью источников, точнее – системой, существующей в массовом сознании как некий стереотип»>{310}.
Если говорить об идиоме, то шекспировский вопрос, как правило, «цитируется (иногда только первая, а иногда вторая половина фразы) как вопрос, властно требующий решения перед новым серьёзным шагом»>{311}. БГ в данном случае обращается именно к этому клишированному значению. Его «стареющий юноша», с одной стороны, вполне конкретный образ, за которым стоит и сам автор, и круг его друзей – поэтов и музыкантов, а с другой – это метафора вечного сомнения, рефлексии, нерешительности, присущих человеку вообще. В этом смысле в образе «стареющего юноши» фокусируются и план героя, и план автора, и план читателя. Он – «двойник», «тень», имеющаяся у каждого. Он – мы. Не случайно субъектная организация песни предполагает не только лирическое «я», но и «мы».
Модель мира, связанная с этим героем – это замкнутое пространство – «кухня-замок», этакая башня из слоновой кости, где «не быть» рядится в одежды бытия, играет его роль. При этом сама жизнь превращается в симулякр. Образ жизни героя – уход от ответа, от выбора. Подобно Гамлету он бесконечно лелеет вечный вопрос-стену, взращивая его, «поливая вином».
Антогонистом «стареющего юноши» в песне БГ является некий электрический пёс, который «не занят вопросом, каким и зачем ему быть», он «<…> смеётся над нами», вечно размышляющими и мучающимися вопросом «быть или не быть».
Т р е т ь я ц и т а т а – «отряд не заметил потери бойца» – из стихотворения-песни о гражданской войне – «Гренады» М. Светлова. О ком здесь идет речь? О странном бойце-мечтателе, поющем не в унисон со всеми. Отряд поет революционно-анархическую песню «Яблочко», а он почему-то, с какой-то лирической грустью «твердит» о чем-то своем, которое «своим» с общепринятой точки зрения быть не может. Не должно:
Подобно сервантесовскому Дон-Кихоту, «мечтатель-хохол» наделяет обыденную, порой жестокую реальность красивым нездешним книжным именем. Гренада – «дальняя земля» – не конкретное реальное место, а «страна» мечты, рай, страна-утопия сродни гриновскому Зурбагану, платоновскому Чевенгуру, кассилевской Швамбрании. А ещё ближе она гребенщиковской Шотландии (сказка «Иван и Данило», 1986)>{313}, цоевской Камчатке («Камчатка», альбом «Начальник Камчатки», 1984), бутусовской Америке («Последнее письмо (Гуд бай, Америка)», 1985). Во всех этих случаях для обозначения нереального места используется реальный топоним, как бы дающий ему земную прописку. Гренада – это и «родные края» детства героя, которые он когда-то покинул, но не забыл, и одновременно – «дальняя область», «заоблачный плёс» – рай, куда он попадает после смерти
