Царская невеста. Любовь первого Романова - [39]

Глава 6 Царская ширинка

Марья Хлопова стояла под цветущей вишней на задворках отцовской усадьбы. Почти два года она жила в Коломне. Много воды утекло за это время! Приказал долго жить дядя Федор Желябужский. Он отличался железным здоровьем, к лекарям никогда не обращался, а если и случалось недомогание, то лечился чаркой вина, в коем растворял щепотку черного перца. Нарочно привез из восточных стран тюк специй для этих целей. Опрокидывал чарку и шел париться в мыльню. Любую хворь как рукой снимало. Однако приспел смертный час для него. И как это всегда бывает с крепкими людьми, скончался он в одночасье.

Дядю отправили с посольством к крымскому хану. Посольство являлось частью игры, затеянной с целью натравить басурман на латинян, как советовал митрополит Филарет. Но жизнь не шахматная игра. Желябужский вез в подарок крымскому хану белых кречетов, высоко ценимых татарами и персами. Кречетов ловили далеко на севере, на Канином носу, долго важивали на Сокольничем дворе в Москве, приучали к охотничьей рукавице и клобучку, добивались, чтобы отпущенная поохотиться птица всегда возвращалась обратно. Кречет невелик – с ястреба величиной, а ухода требует неусыпного. Северная птица плохо переносит знойную погоду. Надобно держать ее ноги в холодной воде, а иначе она ощиплет свои же перья до кожи, раздерет ее в кровь острым клювом и околеет. С великим бережением везли кречетов, но на Перекопе стояла столь нестерпимая жара, что охотничья птица подохла.

Случалось такое и раньше. Бывало, что персидскому шаху или крымскому хану вместо живых кречетов преподносили лапки и клювы в удостоверение, что везли драгоценный подарок, но на все воля божья. Федор Желябужский так и сказал покорно, когда увидел околевших кречетов. Но сердце не выдюжило. Посланник рухнул замертво на выжженную траву. Всю жизнь истово служил великим государям и смерть свою принял на государевой службе.

С его кончиной оборвалась ниточка, связывавшая Марью с московской жизнью. Теперь она жила в Коломне с родителями, которых дичилась, словно чужих людей. Отец и мать иногда расспрашивали, не видела ли она великого государя, когда была вместе с бабушкой в осадном сидении в Кремле. Но бабушка при расставании велела помалкивать о кремлевском житие-бытие, и Марья заученно отвечала, что по малолетству и от голода ничего не помнит.

Впрочем, расспросы вскоре прекратились. Отец Марьи – Иван Небылица сын Хлопов, – будучи привержен хмельного, после полудня никаких разговоров вести не мог, а мать все время хлопотала по хозяйству. Мать, урожденная Желябужская, могла рассчитывать на мужа побогаче, если бы не косые глаза и рябое лицо, на котором черти горох молотили. Как миновала ей двадцатая весна, стало ясно, что великовозрастной девке пора в монастырь, но, на счастье, подвернулся Небылица. Вместо пострига сыграли свадьбу. Небылица поместьем не занимался, и пришлось московской девице взвалить на свои плечи непривычную ношу. Постепенно она втянулась в хозяйственные хлопоты, и сейчас ее ничего, кроме надоя и приплода домашней скотины, не занимало.

Наверное, и для самой Марьи все ее московские и варшавские приключения вскоре превратились бы в туманные сновидения, если бы не одно напоминание. В Коломну привезли потаенную узницу. Имя ее держалось в строжайшей тайне, но весь город знал, что привезли Марину Мнишек. Ее заперли в одной из башен коломенского кремля. Из усадьбы Хлоповых башня была видна как на ладони. Приходя в сад над рекой, Марья вглядывалась в узкие бойницы башни в надежде увидеть знакомое лицо за решеткой. О знатной узнице рассказывали много страшного. Стражники божились, что часто заставали ее бездыханной и холодной, словно мертвое тело. Она часами лежала на каменном полу, но стоило за стеной раздаться шуму птичьих крыльев, как полячка оживала. По всему выходило, что Маринка переняла колдовскую науку у своего мужа вероотступника Гришки Отрепьева и при помощи чародейства оборачивалась вольной птицей. Многие охотились за черной птицей, веря, что если ее подстрелить, то душа еретицы не сможет вернуться в мертвое тело.

Ничего не разглядев, Марья разочарованно вздохнула. Скучно! Весенний полдень, кровь так и играет, а Коломна погрузилась в сон. Марья побрела назад. Единственной надеждой на развлечение был собачий лай, доносившийся с усадьбы. Скорее всего, сторожевой пес брехал от скуки. А вдруг кто-то решил заглянуть на двор к Хлоповым? Марья прибавила шаг. Пес давно надрывался, но никто из обленившейся дворни не спешил выйти на двор.

Всем ведомо, что изба красна углами, хоромы – теремом, а двор – вратами. Двор Хлоповых был красен створчатыми обшивочными воротами с двумя калитками. Ворота крыты тесовой кровлей, украшены затейливым резным гребнем и деревянным шатриком. Когда Иван Хлопов получил от своего шурина Желябужского мошну серебра за царские шахматы, он сразу велел плотникам вывести такие ворота, чтобы за полверсты бросались в глаза. Каждый должен был видеть, что за воротами живет не какой-нибудь приборный человек, а дворянин московский. Хоромы тоже вывели знатные, но толком не отделали, а вот до хозяйственных служб руки не дошли. Там и деньги кончились. Вроде и не поскупился Федор, а быстро разошлись серебряные талеры, заплаченные им за шахматы. И не столько на постройки разошлись, сколько на веселые гулянки, коим предавался Небылица Хлопов со своими приятелями-бражниками.