Царская немилость - [18]

Ещё пару раз Ржевский кидался в атаку. Рука левая уже не за спиной, как вначале. Сейчас болтается вдоль тела и по рубахе кровь стекает. Обильно так. По этой руке уже сто раз Пётр попасть мог, но нужно же правую отключить. И быстрее, а то пацан кровью истечёт.

Ага, Константин поскользнулся, Брехт, легко сделал шаг назад и влево и опять от души ткнул кончиком кортика только теперь уже в правое плечо. В дельтовидную мышцу. Ржевский вскрикнул и выронил кортик. Попытался подняться, но поскользнулся и упал на снег на спину, обильно его же кровью окроплённый. И тут к Петру Христиановичу в ноги эта кудрявая бросилась.

– Не убиваете его. Умоляю вас.

– Да и не собирался.

Этот семёновец – брат двоюродный Константина и тоже Ржевский – сын генерал-майора Ивана Ржевского, шагнул, заслоняя собой брата.

– Тихо. Тихо. И в мыслях не было. Может, хватит, ребята. Поиграли и будет. Ему к доктору срочно нужно. А то помрёт от потери крови. Давайте уж помиримся. Приношу вам свои извинения.

– И вы нас простите, Ваше сиятельство. Дуэль закончена. – Фальцетом прокричал тоже Пётр – Ржевский и махнул рукой, призывая врача.

Брехт нагнулся, поднял второй кортик.

– Можно я это себе заберу, на память.

– Премного обяжете. – Махнул рукой семёновец.

– Благодарю, господа, я поеду. Дела, знаете.

– До свидание, сударь.

Брехт надел епанчу и поспешил в свой дормез.

Уже тронулись, уже отхлебнул Пётр Христианович коньячку из пузатой бутылки, когда, рассматривающая трофеи Шахерезада, промолвила:

– Ух, ты, самого адмирала Синявина кортик. Вот тут написано.

Нда. Интересные нынче девушки родятся. Знают кто такой адмирал Наум Сенявин. Выходит Ржевские его потомки. Измельчали. Не по руке им кортики великих адмиралов.

Событие восемнадцатое

Воспоминаний много, а вспомнить нечего.

Иван Тургенев

До самой Твери дальше ехали без приключений. Скучно ехали. Пётр Христианович, достал планшет, включил музыку, при запросе галочку поставил на народные песни и слушал, удивляясь, как это люди в здравом уме такое могли сочинить. Хрень визжащая заунывная с непонятными словами. Выключил планшет минут через двадцать.

– Всё, Хавронья, перестань стонать и визжать. Что за песни у тебя. Кто у тебя импресарио? Чтобы не слышал больше. Надо будет потом тебя нормальным не стонотно-визжащим песням обучить.

Покопался в настройках планшета и поставил на прослушивание русские народные сказки. Какая в задницу Шахерезада. Там интересно, познавательно, а тут сплошная зависть и желание получить богатство на халяву, не прилагая никаких усилий. Вообще выключил планшет.

– Ефросинья, если даже просить буду впредь в дороге или спеть, или сказку рассказать, ты меня по матери посылай, чтобы сразу одумался. На всех языках, какие знаешь …

– И на греческом, Ваше сиятельство? – серьёзно так.

– А ты и греческий знаешь?

– И греческий и латынь.

– Нда. Хорошо и на греческом посылай, и на латинском.

Так и ехали до Твери молча. Ну, как молча, иногда успевала Шахерезада выскочить и на просторах великой страны испортить воздух, а иногда и нет. Тогда молча не получалось.

А вот только проехали Тверь, как напали разбойники, перегородили дорогу лесиной и обстреляли дормез из фузей дедовских.

– Ваше сиятельство, – Пётр задремал и не почувствовал даже, что коробчонка с лягушонкой не едет никуда. Прохор тряс его за плечо. – Ваше сиятельство.

– Что разбойники? – стал вышаривать М1911 Брехт в кармане пиджака.

– Не знаю, Ваше сиятельство. Ель упала, дорогу перегородила. Здоровущая, не отодвинуть.

Блин, так сон в руку.

– Может. это засада? – Пётр Христианович выглянул через плечо богатыря на дорогу.

– Может и засада … Нет, не засада. Хотя может и засада …

– Ты толком говори. – Где пистолет-то?

– С корнем дерево выворочено. Была бы засада – подпилили бы. Надобно ждать других путников. Большая ель, топор нужон, пила лучше, и несколько человек, чтобы с дороги сволочь.

Путники появились прямо через несколько минут. Целый обоз. Да, нет, обозище. Десятка два саней и несколько таких же большущих дормезов, на сани поставленных. Из одного из них вышел мужчина лет двадцати пяти – тридцати и, что-то сказав внутрь, пошёл к стоящему у огромной ели графу Витгенштейну.

– Пётр Христианович, ты тут какими судьбами?

Мать твою!!! Вот, что значит, не все кристаллики голубые слизал, Пётр этого человека не знал. Точнее Пётр-то знал, а вот Брехту этот кусочек памяти не достался. И чего делать? Про амнезию рассказывать? Не. Всегда по возможности нужно говорить правду.

– Император Павел Петрович, покричал на меня на днях и в ссылку в имение подмосковное отправил. В отставке теперь. Так и ехал себе, а тут вот дерево упало, – Пётр протянутую руку пожал и в обнимашках поучаствовал.

– Вот, незадача. Крут бывает Павел Петрович, да отходчив. Зубовых всех вернул, я слышал.

– Вернул. – Блин, да кто же это такой?

– А я наоборот, вот, повышен им недавно теперь определён в Камер-коллегию и назначен командором ордена святого Иоанна Иерусалимского. – Как-то не сильно весело сообщил кучерявый круглолицый человек на полголовы ниже Витгенштейна, то есть довольно высокий для этого времени.

– Поздравляю. – Блин, ну кто это, хоть бы кто из обоза этого подошёл и обратился к нему.