Царица Савская - [13]

Мне приходилось бороться с ними даже для того, чтобы ехать рядом — чтобы вообще ехать, я угрожала сжечь подготовленный для меня паланкин. Было ясно, что они собирались нести меня за собой, как священный ковчег, с которым шла в бой армия моего деда, — символ, провозглашающий верховную власть своего носителя… и не имеющий власти сам по себе.

Алмаках призвал меня обратно в Сабу. Алмаках должен был даровать мне мудрость.

Я редко говорила сама, но прислушивалась ко всему. Я быстро узнала, кто был — и кто не был — в списке моих ожидаемых союзников. У кого было больше всего верблюдов, больше связей, больше смертельных врагов.

Нить за нитью я расплетала кружева лояльности, амбиций, свар, что сплелись за минувшие годы вокруг меня, о чем я до сих пор не подозревала. Племя за племенем присоединялись к нам, а я занималась тем же, чем и в предыдущие годы: я училась. Я изучала… На кого я обладаю наибольшим влиянием. Чья поддержка нужна мне прежде всего. Кому я могу доверять, а кому не должна.

Но знания не отменяли того, что вожди становились высокомерно-снисходительны, стоило лишь мне приблизиться, и ограничивались сглаженными формальными ответами, хоть и склоняли передо мной головы — кроме разве что случаев, когда они начинали многословно расписывать свой вклад в мою будущую победу.

— Соплеменники Кахара пришли к тебе с мечом, копьем и топором, — говорил их вождь на сабейском с сильным акцентом. — Шесть сотен воинов привел я тебе. Сотню животных мы принесем в жертву Алмакаху за твое здоровье, когда вернемся в свои земли, сделав тебя царицей. И ты не должна о нас забывать.

Я уже ощущала, что то, что считалось моим правом по крови, становилось долгим списком обмена услугами. Я никогда в жизни не чувствовала себя настолько у всех в долгу.

— Яфуш, — прошептала я однажды поздно ночью, закатив наверх полог моего черного шатра. В этом море людей, спящих среди постепенно гаснущих костров и лежащих верблюдов, мой шатер был практически неотличим от пяти десятков почти таких же.

Евнух, как всегда, смотрящий в другую сторону, не обернулся.

— Вам не спится, царевна.

Я легла, и его широкое плечо возвышалось надо мной, как западный горный хребет, заслоняющий звезды. Он все время держался поблизости, стоял надо мной, даже когда я приседала облегчиться, скрытая своим плащом, — также, как это делали сабейские мужчины, о чем Яфуш, евнух, не переставая, брюзжал, называя это женской привычкой.

— Я вижу, как они на меня смотрят, — тихо сказала я. — Я для них вещь, лишь корона, которую будет носить другая голова.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что они будут защищать тебя ценой собственной жизни. По крайней мере, пока.

У ближайшего костра кто-то забормотал во сне, но вскоре стих, определенно недовольный шумом.

— Расскажи мне о египетской царице Хатшепсут.

— Ты уже знаешь об этой царице.

Я знала — я прочитала все возможные записи о правительнице Египта, которая отправила первую экспедицию через Красное море, чтобы вести торговлю с моими предками в Пунте. Женщина-фараон, называвшая себя их царем. Мне снились о ней обрывочные сны — о фальшивой бороде фараона, о тонких пальцах, сжимающих символ ее власти, жезл ее божественного отца, бога Амона.

— Расскажи, что говорил о ней твой народ, — прошептала я.

Он перекатился на спину, по-прежнему не поворачиваясь ко мне лицом.

— Говорили, что она сделала себя мужчиной. И что правивший после нее фараон делал все, чтобы стереть ее образ. Ты не должна позволять подобного, царевна.

— После смерти я мало что смогу.

— Женщина не может править как мужчина, царевна.

— Почему нет?

— Потому что она женщина.

— И это мне говоришь ты? Твоим народом правили и царицы!

— Царица должна править как женщина, моя царевна.

Я на миг замолчала, потому что наконец поняла слова загадочного нубийца.

— Скажи, это правда, что она была дочерью Амона? Как женщина могла быть дочерью бога?

— Она была фараоном. Если Амон, а не ее отец, возвел ее на трон, то чья же она дочь? — Он улыбнулся, во тьме блеснули белые зубы.

Я улыбнулась, позволила пологу шатра упасть, но затем подхватила ткань.

— Яфуш…

— Да, царевна.

— Разве ты не начнешь называть меня теперь «царицей»?

— Ты женщина со множеством имен, царевна.

Я почти до самого рассвета вглядывалась в темноту шатра, размышляя о том, что сказал мне Яфуш. Если со мной не считались, поскольку я женщина, но становиться похожей на мужчину мне тоже было нельзя, я должна была стать чем-то совершенно иным.

На следующий день я заставила Азма, моего жреца, провозгласить меня Верховной Жрицей и Дочерью Алмакаха перед всем нашим сообществом. Он нахмурился, когда я впервые сказала ему об этом.

— Царевна, но для чего вам просить подобное?

— Кто, по-твоему, будет давать золото на храмы, когда ты станешь главным жрецом? Это не просьба.

Впервые с тех пор, как я ступила на южный берег, я сменила свою грязную тунику на сердоликовые одеяния. Я расплела косы и надела на шею полумесяц тяжелого ворота. Надела и кольца, вес которых был непривычен пересохшим и потрескавшимся в дороге пальцам, и головной убор с тонкой золотой филигранью, вуалью спадающей до бровей.