Царевны - [11]
Так Орька нежданно-негаданно в Москву, во дворец царский, попала.
3
Только из колымаги в терем Федосьюшка ступила, стала она про девочку из села Воздвиженского спрашивать.
— Да точно ли привезли ее, мамушка? Сходи, разузнай, милая.
— Девчонку бродячую с дороги в царский терем тащить! Да ее допрежь того в семи щелоках отмывать надобно.
Смутилась Федосьюшка да вспомнила, что нынче день субботний как раз.
— В баенку прикажи сводить девочку, мамушка.
— Вот это дело. Отмоют девчонку, тогда и приведут, — огласилась Дарья Силишна. — А только ума не приложу, тебе-то она на что?
— На что? — повторила Федосьюшка, и разом душистой зеленой стенкой встал перед нею бор, речка блеснула, пестрыми головками цветики закивали.
Молчит царевна, не знает, что маме ответить. Слов не находит. Сама хорошенько не понимает, зачем это ей так девочку взять захотелось.
— Веселее с нею будет, — нерешительно начала она. — Для забавы взяла…
— Для забавы? — удивилась Дарья Силишна. — Жди, пока девчонка бродячая смехотворные хитрости одолеет. Для забавы Дунька-калмычка куда лучше ее годится. Царицына постельница мне ее намедни совсем отдавала. Две Дуньки у них там завелись: Дунька-немка да Дунька-калмычка. Обеих одним именем, не подумавши, окрестили, и вышло, что в одном месте их держать не способно. Одну кликнут — другая бежит, а то и обе вместе кидаются. Девочки занятные: обе дурковатые, калмычка презлющая. Ее ежели раздразнить, как кошка в человека вцепится. Калмычку и возьмем.
Но Федосьюшка даже головой замотала:
— Не хочу калмычки…
— Не хочешь калмычки, другую найдем. Опять же у государыни царевны Татьяны Михайловны всяких девчонок лишних для раздачи много. В подклети места для спанья всем не хватает. Девочка безногая у нее там. Что твой кубарик, на руках по терему катается. Ее бы выпросить.
— Не хочу безногую…
Больше не стала мама царевну и уговаривать. Тиха-тиха Федосьюшка, а ежели чего уж очень захочет, ни за что не собьешь ее. Мама это хорошо знает и перешла на другое:
— Ездовое платье твое, царевна, мне прибрать надобно. Я приборкой займусь, а тебе боярышен да сенных девушек пошлю.
Поморщилась Федосьюшка. Боярышни хотя и считались у нее, как и у всех царевен, за подружек, но ей с ними всегда бывало скучно.
— Пускай лучше боярышни в светлицу идут. Там у них ожерелье жемчугом низать начато. А девушки пускай в сенях посидят. Когда понадобится, я их свистулечкой позову.
Захлопотала мама, царевнины телогреи с летниками разбирая.
— Кружевцо золотное у ворота пообтерлось. На зарукавье жемчужинки не хватает. А вот и пуговка корольковая болтается. Все, раньше чем в Мастерскую палату по описи сдавать, в светлицу занести надобно. Пускай там починят. Да и на чеботках серебряная подковка порасшаталась. Чеботнику сказать надобно, чтобы гвоздиками подбил.
А царевна, пока мама окруты ее разбирала, ларец кипарисовый, в золото и серебро оправленный, пред собою на стол поставила. Захотелось ей перстенечки, сережки да цепочки самой по местам уложить. В коробочки, красным бархатом обитые, с ящичками выдвижными, «золотая казна» убиралась.
По ящичкам все бережно разложила царевна и кипарисовый ларец на замочек замкнула. Ключик в потайное место, в поставце возле кровати, положила.
А мамы все нет. В светлицу, сказывала, пойдет, потом к чеботнику, а уж потом за девочкой.
Села к столу царевна, лазоревый атлас, на верх шапочки выкроенный, перед собой положила. Открыла шкатулочку, где хранился жемчуг вместе с дробинками от камешков самоцветных.
Ухватила царевна искорку изумрудную, хотела паве, шелками расшитой, вместо глаза ее посадить — и раздумала. Не люба вдруг стала ей пава пестрая.
Другой бы ей узор на лазоревую шапочку выбрать. Травами бы шапочку расшить.
Вспомнились Федосьюшке былинки придорожные, сквозные листья рябиновые, игольчатые веточки елей и сосен. Тропинки, словно змейки средь травы зеленой, в гущине леса побежали.
«Не хочу павы с хвостом жемчужным», — вдруг решила царевна и проворно запрятала в шкатулку лазоревый лоскуток.
А и ту пору и Дарья Силишна вернулась.
— Девчонку прямо из баенки сюда приведут. А тебя, Федосья Алексеевна, царевна Ирина Михайловна через свою казначею к себе звать наказала. Нови ей всякой из Покровного сада прислали. Поглядеть просит.
Заблестели глаза у Федосьюшки:
— Слаще малины Покровской ни в одном саду нет! Побегу я скорее, мамушка.
Непривычно людно и шумно в покоях Ирины Михайловны. Обычно в них тишина. Старая царевна шума не любит, молодых к себе не приближает. Все ее боярыни и прислужницы женщины пожилые, говорят тихо, носят платья темных «смирных» цветов. На монастырские кельи царевнин терем похож. И запах в нем монастырский: ладаном и воском повсюду пахнет. Только сегодня по-другому все у Ирины Михайловны. Набежали в ее терем сестрицы Михайловны с племянницами Алексеевнами. За ними боярыни да боярышни их пробрались. Всем захотелось на покровскую новь поглядеть.
А новь — удивленье.
Ну и вишенье! А розы! Ну и махровые же!
— А дыни-то каковы? — спрашивает Ирина Михайловна, и от довольной улыбки молодеет ее увядшее лицо.
Покровский сад — это последняя, не изменившая ей, радость.
