Цареградский оборотень - [125]

-- Слово отца для него и теперь закон,-- соврал через левое плечо Стимар, уже взбегая по первой лестнице.-- Когда побьете, тогда уж и я ни на что не сгожусь.

-- Неужто отец со своей крады велел?! -- пуще прежнего изумился позади брат, быстро считая сапогами ступени.

-- И Виту велел, и мне велел, и тебе велел,-- разом набил Стимар ложью изнутри полуденную вежу, будто пугало соломой.-- На всех нас его последнего веления хватило.

На третьем, широком ярусе, где был облам, двое северцев поливали сновавших внизу хазар через желоба горячей смолой.

Обрадовался Стимар, что один из двух котлов еще полон и пышит жаром.

-- Князь велел, спускайтесь вниз и держите оборону вежи! -- не дав брату и рта раскрыть, приказал он воинам.

Старший опять растерялся: князем теперь стал он, а веление, верно, осталось отцовым. Разбираясь, которого князя помянул младший брат, он только и успел, что проводить взглядом ни на миг не растерявшихся северцев -- для них княжье слово не делилось надвое.

-- Реки, брат, что велел нам отец! -- крепко встал на месте Коломир.

Видно было, что выше он за младшим не пойдет, пока тот не ответит сполна.

Стимар посмотрел в глаза брата, не страшась их глубины. Да и не было в них никакой темной глубины. Только своей, оставшейся с давних пор подо льдом омута глубины, и мог опасаться Стимар.

-- Мне с крады отец велел подняться на полуденную вежу и встать так, чтобы меня стало видно со всех межей,-- поведал он Коломиру новое северское предание.-- Тебе, брат, отец с крады велел встать на этом месте и, как только я поднимусь наверх, то по моему велению тотчас поджечь вежу. Ибо полуденная вежа должна ныне стать моей крадой. Ныне зло в наш род принес из-за межей я, и мне положено дать полную виру. Вслед за отцом. Когда все вокруг -- и род, и инородцы -- узреют, что взяла меня крада, тотчас же наступит предел бедам Турова рода.

-- Так и велел отец? -- упавшим на самую нижнюю ступень голосом, вопросил Коломир, веря брату, да не своим ушам.

-- Так и велел! -- не дрогнув, ответил Стимар.-- Тебе отныне княжить, брат, а мне -- взойти на самую высокую краду. Ни у кого такой не было. Хватит с меня и этой славы. Прощай!

Не стал он обнимать брата, опасаясь, что уже не слова, а руки и дыхание выдадут его страшную ложь.

Только одолев за один вздох пролет лестницы, он крикнул вниз еще не готовому проститься с ним Коломиру:

-- Вылей смолу и поджигай! Пора!

Поднявшись наверх, под самый шатер башни, Стимар в последний раз перевел дух на холодке и огляделся вокруг с вышины, где кончать жизнь показалось ему самой что ни на есть птичьей радостью.

Посмотрел он сначала на полночь, где еще тянулся прозрачным столпом дым отцовской крады, а отец стоял на его вершине и глядел оттуда вниз на свой град и на своего младшего сына. Отец смотрел совсем не так, как деревянный Перун-бог всегда смотрел поверх земли и рода своими треснутыми от древности глазами. Из далекого далека и с высокого высока отец смотрел прямо в глаза, будто его сын стоял перед ним всего на расстоянии вздоха. И в пристальном, как Солнце, взгляде отца Стимар не видел гневных молний осуждения за его слова и вымысленное им самим отцовское веление.

А внизу, на земле, двигалась прямиком через все межи, обтекая дымовой столп, великая, единая рать вятичей и радимичей, которые за полную виру, положенную отцом, спешили теперь вместе с северцами-Всеборами на подмогу северцам Туровым.

Тогда повернулся Стимар на полдень и рядостно вдохнул пряный цареградский ветер, принесший холодный запах порфира, теплый аромат парчовых занавесей и жаркую прель женских подмышек, смазанных мускусом. Заныло сердце у княжича, захотелось ему еще разок прогуляться по облакам до Царьграда.

Он опустил глаза и увидел, что вдали, прямо по золотым солнечным бликам, как по рассыпавшимся ромейским монетам, скачут через реку на невесомых краденых конях три всадника, три бродника -- впереди северец, а за ним полянин и волох.

Сморгнул княжич, подумав, что чудится ему, но раньше, чем он успел поднять веки, его средний брат Уврат с другами перекатными уже принялся срубать с седел сунувшихся было им навстречу, к берегу, хазар, оставляя при чужих конях только торчавшие из стремян хазарские ноги.

Поглядел княжич и на закат. Там, в лесу, никого не было видно, только  кусты и деревья качались и шумели невпопад с ветром. Тогда княжич догадался, что по тайным тропам, заговоренным малыми, Брога ведет на подмогу Туровым всю орду старших слободских.

Оставалось княжичу обернуться на восход. А с той стороны Солнце только начинало подниматься на вершину небосклона, и до исхода дня можно было еще  прожить, хорошо постаравшись, целую жизнь.

Тут-то и задумал княжич для вида сгореть на краде, раз обещал всем, и своим и чужим, сгреть по измысленныму для того отцовскому велению, а для своей собственной жизни еще пожить. Только для этого нужно было ему найти крепкое оправдание.

“Так ведь я готу Улариху пообещал помолиться крещеным! -- радостно вспомнил княжич.-- Значит, без дороги на Царьград не обойтись!”

Он глянул с вежи вниз, на врата, и увидел, что навален посреди них черный холм из хазар, а под тем холмом оказался сам собой, своею левой рукою, теперь погребен грозный гот.