Цареградский оборотень - [119]

Зафыркали и попятились наконец от Стимара северские кони.

Коломир молчал, становясь перед глазами Стимара все меньше, будто так и прогорал углем.

-- Отец нарек тебя князем? Ныне? -- едва слышно пробормотал он, отступая на шаг к огню.

-- Как из-под чужой земли достал меня заново, так и нарек! -- прокричал Стимар через воз, будто через широкую межу.

Старший брат еще дальше отступил, да вынул меч, сразу налившийся малиновым жаром.

-- Не в себе ты, брат... хоть и князь отныне,-- донесся от огня голос Коломира, похожий на уже остывавшие угли.-- Чтобы с боя добычу оставлять -- не было никогда на Поле такого обычая. Для тебя старался, молодший. Только вижу -- лучше б на месте их попортил да бросил.

Он махнул мечом издали, отсекая свою собственную, ни на что не годную на том месте злость, да только вместе со злостью попалась ему под руку Исет на своем невидимом жеребце, носившем ее кругами по всему свету.

Она вскрикнула и повалилась перед Стимаром с разверзнутым не вдоль, а поперек чревом. Полилась из нее кровь в обе стороны, на запад и восток, гася на возу сновавшие по чужой добыче искры.

Закричали-заголосили живые сестры Исет, которых далекий меч достать не мог.

В единый миг ярость остыла в Стимаре и легла, как холодная шерсть, а того, второго, кто пришел в нем из Царьграда, тотчас охватил страх. Того, второго, рассудительного ромейского Стимара-Стефана, принялась вдруг самого распирать изнутри неведомая, неудержимая сила, имени которой не было. Не успел тот, второй, предупредить о своей беде Стимара. Не успел и сам Стимар услышать в себе его страх.

Неведомая, безымянная сила разорвала того, второго, и весь его страх, как поднявшаяся вода разрывает лед.

Неведомая, безымянная сила в единый миг наполнила княжича всего -- по самое темя.

Взор княжича вдруг прояснился.

Он посмотрел на огонь и на человека, своего брата, бестрастно, как волк-бирюк смотрит издалека, от леса, на человечье жилище.

Он достал из-под рубахи висевший у него на шее нож, что был когда-то подарен ему братом в дорогу, и оборвал его с пропитавшейся его девятилетним потом петли.

Он зубами сорвал с ножа кожаный чехол, сплюнул его на добычу, тлевшую на возу, и поднял нож так, чтобы лезвие сверкнуло прямо в глаза старшему брату.

-- Брат, теперь с тебя вира,-- бесстрастно изрек Стимар.

-- Ты ударишь меня, брат? -- весело спросил Коломир, уже не веря такой встрече, какой нипочем не ожидал, и двинулся от огня к младшему.-- Ты ли вернулся? Или правду рекли про волкодлака?

-- Исет, дочь князя Лучинова, была мне жена,-- сказал Стимар, видя стоящего против огня брата так ясно, как не может видеть человек в ночи, против огня, своими глазами.-- Дай виру.

Коломир вновь подступил вплотную к самому возу. Он поплевал себе на левую ладонь. Конец меча зашипел в его левой руке, а рукоятка потянулась через воз к Стимару.

-- Мой-то нож оставь, брат, коли хочешь брать виру. Дареный он и моей же рукой выкован,-- сказал Коломир.-- А меч я с бою добыл. От франков он, для виры годится.

Дошло через воз к брату его слово. Дареным оружием полную виру испокон века не брали. Перед франкским мечом безымянная сила, правившая княжичем, приняла древний обычай.

Стимар отпустил дареный Коломиром нож, положл его  сверху на северскую добычу.

-- Теперь бери виру,-- велел Коломир, все вглядываясь брату в глаза, выманивая из них, как из лесу, волка, да так и не видя его подобно ослепшему на подступах к лесу охотнику.

Стимар недалеко потянулся -- и взялся за рукоятку.

Рукоятка франкского меча была тепла, но не горяча -- она была тепла не от огня, а от руки старшего брата.

Стимар посмотрел вдоль широкого лезвия и увидел, что он сам теперь идет по нему, как по мосту, навстречу своему старшему брату.

Он как мог крепко сжал рукоятку меча, чтобы мост не кренился, а владевшая им безымянная сила тоже -- вместе с ним -- крепко стиснула рукоятку, но для другого дела -- чтобы задушить оставшееся в ней от руки старшего брата родное тепло.

-- Бери виру,-- донеслись с другой стороны железного моста слова Коломира.-- Разве ты вернулся домой за вирой, брат?

От этих слов Стимар на миг опомнился, но не весь, а -- только от пальцев руки до стука сердца на дне груди.

Единый раз, пытаясь опомниться целиком, он обернулся в самом себе и увидел, что больше нет того, второго, а есть в нем самом, Стимаре, Потеряном Смертью, только упругая тьма -- безродная чужая сила, заставлявшая взять меч -- и взять виру с брата.

-- Нет! Не возьму! -- выдавил он из себя слова против той силы.

Но безродная сила теперь стала разрывать его самого изнутри, как вода разрывает лед и как только что она разорвала в Стимаре того, второго. Ей не хватало всего одного вздоха, чтобы выйти-выступить в явь, в яви же принять меч и взять виру -- за того, в ком она таилась до своего часа.

Сдерживая и душа безродную силу, Стимар выдохнул до конца, до самого дня, выдохнул из себя даже стук сердца -- и тем выдохом сдавил-сжал себе грудь так же крепко, как все еще сжимал рукоятку меча. Сила билась, выворачивалась внутри него, искала выход, свои врата-полынью. Стимар не уступал силе -- и так же, как раньше, все держался за рукоятку меча, как за руку брата, спасающего его от гибели в бездонной полынье.