Цареградский оборотень. Книга первая - [51]

— Чего ворон считаешь? — грозно надвинулся Коломир на последыша и даже больно пихнул его ногой.

Последыш живо вскочил с земли, не чувствуя ни обиды, ни стыда за свою оплошность, и показал пальцем на всадника:

— Вон же! Едет кто!

Коломир тоже стал смотреть, будто раньше не замечал никого вокруг, кроме братьев. Тогда и остальные разом повернулись в ту сторону и затаили дыхание.

— Может, бежим, а? — предложил Уврат.

— Погоди! — резким жестом остановил порыв младших Коломир.

Всадник приближался, хотя стука копыт не было слышно, а его тень тянулась с восточной стороны крылатым копьем. И он смотрел последышу прямо в глаза.

Тот всадник казался своим, кем-то из дальних родичей, но княжич, как ни напрягал теперь память, так и не мог вспомнить, кто это был, словно имя всадника успело тогда проскакать мимо раньше, чем княжич заметил его приближение. Он ясно запомнил только взгляд — две маленьких черных луны, катившиеся с утреннего неба. Сам всадник вместе с конем оставался только тяжелой тенью своего взгляда, тяжелой тенью, без которой и вся неведомая сила, спускавшаяся с холма к молодшим, только пронеслась бы впустую от окоема до окоема, через все межи, ничего на земле не нарушив.

— Княжич! — сказал всадник, когда малой уже запрокинул голову, неотрывно глядя на две маленьких черных луны. — Твой отец, князь-воевода, зовет тебя. Садись.

И тогда последыш вдруг, против своей воли, очутился за неведомой межой. Он один из всех братьев оказался нужен отцу — такого не случалось никогда. Все братья остались у него за спиной, по ту сторону межи, и теперь оказалось страшнее всего — просто оглянуться на них, живых и растерянных.

Тогда последыш попытался перебрать в памяти весь целиком вчерашний день — от пробуждения до гаснущего огонька последней лучинки — и не нашел в том дне никакой такой вины перед отцом, которую нельзя было разделить на всех.

Всадник нагнулся с седла, бережно поднял последыша, и тогда он увидел всех своих братьев сверху, с коня. Братья смотрели на него, как смотрят на летящую высоко в небе неизвестную большую птицу. Даже Коломир был растерян и стоял, обгрызая ноготь на большом пальце.

Чья-то чужая, неумолимая сила отнимала последыша от братьев и забирала с собой в неизвестное место.

Конь стал поворачивать, и его тень стала поворачиваться вместе с ним против солнца.

Последыш успел помахал своим братьям рукой, смутно надеясь, что потом, как только его отпустят, он прибежит на поле бегом, нигде не останавливаясь, и обо всем, что случилось с ним одним, сразу расскажет Коломиру.

Темный конь в одно мгновение ока домчался до Большого Дыма. Тень вытянулась пред конем заговоренной тропой, на которой только стоит пройти два шага, как она сразу вздымается позади и, чтобы не упасть, надо сделать и третий шаг, чтобы тотчас оказаться на дальнем ее конце.

Повиснув на руке всадника, последыш опустился на землю перед самыми воротами кремника и, когда, сделав несколько шагов к воротам, обернулся, позади на земле уже не было ничего, кроме завившейся косой травы и далекого перестука копыт, ручейками стекавшего в глубокий овраг.

Внизу, на реке, плавали и клевали вместе с северскими утками речную тину корабли ромеев, и последыш вспомнил, что всадник принес с собой на поле ромейский запах: приятный, хотя и немного надоедливый запах сухих ломких листочков, испещренных золотистыми буквицами. Ромеи привозили такие листочки в пергаментных кульках, приправляли ими свою еду и уговаривали северцев последовать их примеру. Князь-воевода и готы уже пристрастились жевать и нюхать эти листочки, а у остальных северцев, стоило им сунуть эти листочки в рот, пока что сразу сводило языки.

У ворот дожидалась последыша старшая из его теток, Жула. Она хмурилась и глядела на княжича с тревожной и сковывавшей его движения заботливостью, будто он, малой, только учится ходить и может на всяком шаге упасть и расшибиться.

Тетка очень крепко схватила последыша за руку, потянула за собой в кремник и вдобавок стала подгонять:

— Иди, иди живей. Тятя заждался.

За воротами ромейский запах сделался сильнее, клубился, залепляя ноздри, но был знаком и не пугал последыша. На этот запах тянулись со всех сторон последние осы, а мыши от него пьянели, и их что ни утро собирали у крыльца княжьих хором полными ведрами и выбрасывали в овраг.

Чужаки-ромеи приплывали снизу по реке каждый год, порой дважды — весной и осенью — и ныне гостили-торговали уже двенадцатый день. Они ходили, оставляя за собой двуглавые следы, говорили разными языками и хвалились богатыми одеждами, такими гладкими, что с их плеч соскальзывали и падали мухи и птичий помет, сыпавшийся с перелетных стай. Ныне все игрушки, пояски и цепочки они давно успели раздарить нетерпеливым «варварским щенкам», и потому малым можно было спокойно охотиться на тура и прочих зверей, не боясь, что их забудут и чем-нибудь обделят.

Тетка Жула тянула-дергала последыша вверх по ступеням княжьего дома, а потом торопливо провела его, словно пряча, через сенцы в боковую клеть, где стояли, мирно пылясь, большие лари. Там она откинула горбатую крышку одного из ларей и стала живо раздевать малого, радуясь, что тот совсем не упирается, а только завороженно хлопает глазами.