Цареградский оборотень. Книга первая - [117]

— Теперь сам их распочни, коли хочешь, — все балагурил старший брат, кичась перед младшим своей властью, пока в душе у того мучительно срасталась разорванная явь.

Коломира удивило молчание брата и его неживой вид, и он добавил уже не шутя:

— Теперь бери по своей воле. Что захочешь — то и делай с ними… А то и просто в холопки сгодятся.

— Исет у тебя? — словно очнулся в тот миг Стимар.

— Которая? — не разобрал Коломир.

Стимар ударил коня по ребрам и ринулся к возам, бросив позади изумленного брата.

Груженая вирой-добычей рать остановилась, молча встречая того, кто дал ей волю брать ту виру с радимичей, и так же молча расступилась, когда Стимар подлетел к возам.

Все три дочери Лучинова князя сидели на среднем возу, мертвенно неподвижные и молчаливые. Будто вывезенные из покоренного града столпы-идолы.

Стимар соскочил с коня, и заглянул всем трем в глаза. Ни ночь, ни огонь не отражались в их глазах. Дочери радимического князя теперь все смотрели в неизвестную сторону ночи.

— Исет! — тихо позвал Стимар, предчувствуя, что ему уже не дозваться, как бы громко он не кричал ей вслед.

Он верно вспоминал Исет, как вилу, деву небесную. Ее душу уже далеко от всех межей унес незримый жеребец. Как она сама того и хотела.

— Исет! — хрипло позвала голосом Стимара вновь поднимавшаяся в нем ярость.

— Кто ты? — донесся голос Исет с неизвестной никому стороны света. — Ты слишком далеко. Подойди ближе.

Стимар не ответил ей и отступил на шаг от чадивших колес. Ярость запретила ему отвечать, чтобы не утратить своей силы. Ярость стала ждать, как одинокий волк-бирюк, глядящий издали, от леса, на огонь человечьего жилища.

Брат приближался с нарочитой неторопливостью, оставаясь только черной угольной тенью против огня, заслонившего весь восток.

Стимар затаил дыхание, ожидая, что вот-вот кто-нибудь из северских воинов дрогнет и его испуг сразу обернется одним словом — только одним, но способным расколоть явь, как лед над бездонным омутом:

«Волкодлак!»

И тотчас старший брат тоже прозреет, а за ним следом — и отец. И отец тогда увидит, что он сделал, отправив младшего сына за море.

Но воины молчали, а их кони все никак не пятились прочь.

Коломир, между тем, подъехал и спустился с коня. Вся его рать оставалась в седлах, хотя без князя-воеводы, он, старший сын князя, мог велеть воинам также сойти на землю, раз уже сам сошел на нее. Он встал у воза со стороны огня, черным лицом к Стимару.

— Вот видишь, брат, — вместе с треском и воем огня донеслись через воз его слова. — Всех тебе сберег, все целехоньки. Сверху ни кровинки. А изнутри сам проверишь.

Ярость теперь уже подступала к горлу, огнем распирала Стимару грудь, и наконец он сам испугался ее.

— Брога! — позвал он своего верного помощника-побратима.

Только один Брога теперь мог его спасти, зная какое-то самое тайное слово, известное только за межами, на Слободе.

Ответа не было.

— Брога! — во весь голос позвал Стимар.

— Ушел слободской, — обронил позади, во тьме, кто-то из северцев. — Был засветло. К ночи ушел.

Стимар с трудом перевел дух и внезапно стал дрожать от озноба, хотя кожа его продолжала нестерпимо пылать, вся испекшись вблизи огня.

— Оставь их здесь, брат. Оставь, — стуча зубами, едва перебросил он слова через воз. — Не весь род Лучинов зря погублен. Заберут поутру… Пусть заберут их свои, радимичи.

— Никак дурно тебе, брат? — встревожился Коломир. — Чего тут, на жаре, печься? Поехали. Дома медом отопьешься… Не всякого закапывают живьем, чтоб и тебе такого страха не боятся. Поехали.

— Оставь их, брат, — велел старшему Стимар, пытаясь унять дрожь. — Не к добру ты с отцом полную виру берешь. Ведь жив я, брат, а не мертв. Или мертвым меня считаешь, потому и берешь за меня сполна?

— Мелешь, брат, сдуру-перепугу! — возмутился наконец Коломир. — Я — старший. Моя воля и — отца. Вира полная — за жизнь Богита и твою великую обиду.

По его черной тени, с темени до ног, как по головне, побежали искры-огоньки.

— Нет моей обиды на чужих и не было, брат, — все перечил старшему последыш. — За Богита взял. А коли за меня вира — дочери Лучиновы, тогда — не было обиды и не будет виры. Моя воля.

— Воля отца нашего, князя-воеводы, — грозно, чередом по одному отдал Коломир брату такие тяжелые слова, что просел между ними воз и треснули под возом колеса.

— Меня ныне отец назвал князем, как и хотел того издавна, — не принял княжич слов брата, а кинул в него свои, как кидал василевс свои несчитанные монеты в толпы цареградских нищих. — Брат, пришел мой день. Здесь и отныне воля моя. Велю тебе: оставь!

Зафыркали и попятились наконец от Стимара северские кони.

Коломир молчал, становясь перед глазами Стимара все меньше, будто так и прогорал углем.

— Отец нарек тебя князем? Ныне? — едва слышно пробормотал он, отступая на шаг к огню.

— Как из-под чужой земли достал меня заново, так и нарек! — прокричал Стимар через воз, будто через широкую межу.

Старший брат еще дальше отступил, да вынул меч, сразу налившийся малиновым жаром.

— Не в себе ты, брат… хоть и князь отныне, — донесся от огня голос Коломира, похожий на уже остывавшие угли. — Чтобы с боя добычу оставлять — не было никогда на Поле такого обычая. Для тебя старался, молодший. Только вижу — лучше б на месте их попортил да бросил.