Царапины на осколках - [6]

Большинство наших обид, если посмотреть на них через глазок окна, в который только что влетела пуля, – мелочные, мы зря нагружаем себя ими. Закурю, хорошая вещь «Прима», прямо в душу пробирается. Это лучшие сигареты, только их и надо курить под обстрелом.

Двоюродный брат из Гудермеса привез мне печь, которая называется «чеченской». Это что-то вроде передвижного глиняного камина, на ней можно и готовить. В наших горах она появилась при жизни моего прадеда. Он был искусным, известным во всей Чечне, врачевателем. Старики рассказывали, что делал операции даже на мозге. Участвовал в первой кавказской войне. В те времена он встретился с одним большим русским врачом и показал ему свое искусство. Русский врач признал его превосходство, гласит наша семейная легенда. Я думаю, что этот «большой русский врач» был Пироговым. Прадед не шаманил, не шарлатанил, а лечил снадобьями из трав и другого сырья. Однажды его пригласили к больному на равнину. Там он увидел странное изделие, которое оказалось печью. В горах печей еще не было, а были довольно грубые сооружения – «товха». Это был, собственно, дымоход, к которому подвешивали на цепи медный котел. Часто топили целыми бревнами. Один конец бревна подтаскивали к дымоходу и зажигали, другой – оставался на улице. Когда бревно, наконец, укорачивалось настолько, что можно было закрыть дверь, это событие превращалось в праздник. Односельчане набивались в гости к тому, чье бревно вошло в дом, и грелись от души. Выражение «бревно вступило в дом» существует в нашем языке до сих пор, оно означает, что у человека дела пошли в гору. В уплату за лечение мой прадед потребовал поразившую его печь. С большой осторожностью ее водрузили на сани, запряженные буйволами и повезли в горы. По пути она подвергалась ушибам, что крайне огорчало нового владельца, но среди сопровождавших груз была женщина-печник, и все кончилось хорошо.

В глазах кавказцев самый великий народ среди них – самый малочисленный. К меньшим относятся с большим уважением, щадят самолюбие.

Почти каждый чеченец имеет тот или иной интерес в России и особо не мыслит себя без нее, что, конечно, вовсе не значит, что он хочет быть российским «черным», «лицом кавказской национальности». Душевное и умственное состояние чеченцев таково, что они не могут ненавидеть русский народ, хотя война и называется «русско-чеченской». Многие сторонники независимости имеют в Москве квартиры, фирмы. После страшной война за национальное освобождение множество алжирцев живет во Франции. Никто на Кавказе не прочитал больше русских книг, чем чеченцы, никто не говорит на русском лучше, чем они. Сторонники Москвы были вовсе не за то, чтобы в Чечне хозяйничали московские чиновники, а противники не имели в виду строить китайскую стену между Россией и Чечней. Народ не хочет оставлять своему потомству кровную месть, которая тянулась бы до седьмого колена и привела бы к самоуничтожению нации. Но всем виновникам этой войны, как бы она ни завершилась, чеченцы обязательно предъявят национальный счет.

Вчера Барсик утащил одну мою галошу. Я долго не мог ее найти. Он положил его в основном доме, перед дверью комнаты, где я спал до войны. Подумав, я лег в этой комнате, хоть она теперь и холодная. Ночью сильно била артиллерия. Утром я увидел, что окно времянки, в которой живу с начала войны, отсутствует. Больше всего осколков было на моем топчане. Посмотрю, какой совет с помощью галоши даст мне Барсик сегодня. Подчинюсь беспрекословно. Самый большой осколок был в полпальца, дв грани были гладкие, две – расколоты, края очень острые. Если такой кусочек попадет в тебя, изорвет все нутро, никакой Пирогов и даже мой прадед не залатают.

Встретил троюродного брата, по материнской линии, Яраги. Кто-то меня окликнул возле двора, я обернулся и не сразу его признал. Обросший густой черной бородой, с автоматом, пахнет порохом и гарью. Рассказал, что в центре русские солдаты стреляют куда попало, не прицельно, лупят и по дворцу, но не прямой наводкой. Все вокруг они уже заняли. У защитников дворца нет тяжелого оружия. Они располагаются в подъездах, вестибюлях, подвальных этажах, их довольно много, настроены решительно, паники нет.

Яраги выбрался оттуда вчера, переночевал дома и теперь идет обратно. Выбрался, чтобы показаться больному отцу. Там есть какие-то лазейки – можно уходить и возвращаться, хотя это трудно – смертельный риск, если говорить прямо. Яраги совсем молод, не женат, не сорвиголова – сын очень трудолюбивого человека, который всю жизнь горбился на металлоскладе, никогда ничего не украл, вырастил кучу детей. Старший брат Яраги дома, с отцом. У них тоже много скотины и овец.

Сегодня президент Чечни рискует жизнью. Какие бы промахи он ни сделал до войны, он мужествен, и за это ему многое простят теперь уже бывшие его противники. После войны, по непреложному историческому закону, у руля встанут другие – те, кого породит она. Война всегда порождает много новых героев, правда, потом не знает, куда их деть. Появятся и антигерои – носители той безудержной стихии, которую тоже порождает война. Кто никогда не побеждает в войне, так это народ – даже взяв Париж или Берлин. Все ее беды, кровь, все последствия безраздельно принадлежат ему одному. Лаврами обычно покрывают тех, кто подвел его к войне, уложил его под танки, бомбы, пули. В учебниках истории печатают их парадные портреты, а народ тихо лечит свои раны. Как сказал древний: что ни творили цари-сумасброды, страдают ахейцы.