Царь-Ужас - [11]

– О-ла-ла! Теперь танцевать!

Сбросив с плеч застиранную ночную рубашку, поддерживая ее руками, голая до пояса, пьяная, она трясла наполовину пустыми грудями и, прихрамывая, шла по кругу. Счастливый Дэдо, громко смеясь, швырнул на пол недопитую бутылку и пошел вокруг Жанны. Бутылка попала на каменную голову, валявшуюся в углу, и разбилась. Грязно выругавшись, мегера (по имени Жанна) упала на пол и начала слизывать вино с камня, сплевывая на пол мелкие осколки стекла. Семену показалось, что одна нога у нее деревянная.

Потом Жанна поднялась.

Глаза у нее хищно сверкали.

Отвернувшись, она завернула полу ночной рубашки и вытащила из-под чулка купюру. Непонятно, кому она сунула деньги, но скоро все в мастерской гудело от мужских голосов. Горело сразу семь свечей. Их неровный свет таинственно падал на валявшуюся на полу каменную голову с отколовшимся носом.

– Ничего. Что он откололся, я не жалею, – с удовольствием пояснил Дэдо Семену. – Это совсем неудавшаяся вещь (Он так и сказал – la chose). Я все равно не хотел заканчивать эту вещь.

– А почему у нее один глаз, браток?

– А потому, что когда ты смотришь на мир одним глазом, другим ты непременно смотришь в себя. Понимаешь, моряк? Я хочу вернуться в Ливорно, я там родился. Там, в Ливорно, я всегда гляжу в себя одним глазом. Ты знаешь, что я родился под знаком Скорпиона?

Кто-то запел.

Кто-то упал на плетеное кресло и вместе с ним опрокинулся на пол, кто-то упал удачнее – на низкую лежанку. Пахло потом, чадили свечи, с боен Божирар тошнотворно несло кровью. Под ногами хрустело битое стекло.

– Смотрите, какое красивое у меня тело! – кричала, беснуясь, Жанна.

Кто-то неистово блевал в медный тазик. Это рассердило Дэдо.

– Прекрати, – попросил он, – это тазик для умывания! – но тазик у несчастного не отнял.

Несколько рисунков, приколотых к стене, покачивались от движения душного воздуха. Женщин, изображенных на картинах, Дэдо рассматривал, наверное, сквозь горлышко бутылки, иначе они не получились бы на бумаге такими искривленными.

Кто-то сходил за вином.

Прошла ночь.

Прошло раннее утро и прошел длинный нелепый день.

К вечеру следующего дня Семен проснулся оттого, что над ним стоял совсем голый Дэдо.

– Чего тебе, браток?

– Купи у меня чемодан.

– Зачем мне твой чемодан, браток?

– Это очень хороший чемодан.

– Но зачем он мне нужен?

– Разве мы можем знать, в чем действительно нуждаемся?

– Тогда тем более, браток. Зачем мне покупать чемодан, если я даже не знаю, нуждаюсь ли я в нем?

– Но мне нужно три франка.

– Как ты можешь это знать? – удивился Семен в контексте беседы.

– Знаю, потому что хочу угостить тебя вином.

– Где моя одежда?

– Жанна, где одежда моряка?

Только сейчас Семен обнаружил, что лежит на полу совсем голый. Как в Цусимском проливе. Под ним был подстелен затасканный русский полушубок, несомненно привезенный Жанной из Японии. Потом он увидел саму Жанну, легкомысленно приподнявшуюся над лежанкой:

– Он сам выкинул свою одежду в окно. Сходи в сад, она, наверное, валяется под окном.

Дэдо вышел.

– Ты откуда, моряк?

Он ответил, хотя прекрасно знал, что ответ не имеет никакого значения.

Он терпеливо дождался Дэдо и извлек из тайника куртки последние пятьдесят франков.

– Дэдо, я знаю, чем мы будем теперь угощать моряка! – сварливо, но весело заявила Жанна, бесстыдно поднимаясь с лежанки.

Теперь Семен отчетливо увидел то, чему пытался не верить: левая нога Жанны почти по колено была деревянная. Накинув на себя какое-то слишком уж просторное, можно сказать, бесформенное платье, Жанна кокетливо подмигнула мужчинам и схватила кошелку. Но вдруг взгляд ее заледенел:

– Что у тебя на спине, моряк?

– Я не знаю, – пожал плечами Семен. – Чешется спина. Не знаю.

И сам спросил:

– А что там?

– Там египтянка! Там опять эта проклятая египтянка! У тебя на спине египтянка, моряк! – с ненавистью заорала Жанна. – Ты вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион!

– Он вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион! – с готовностью подтвердил Дэдо. Он протрезвел и был смертельно напуган.

– Египтянка! Я узнаю! Это та проклятая египтянка! – с животной ненавистью орала Жанна, впиваясь обломанными ногтями в лицо Дэдо. – Почему ты нарисовал свою поганую египтянку на спине этого моряка? Ты обесчестил его! Ты на всю жизнь лишил его покоя!

Она, конечно, преувеличивала: в кривом осколке зеркала, удерживаемом на стене тремя гвоздями, Семен с трудом разглядел несколько стремительных линий – очертания длинной, вытянувшейся вдоль его спины женщины.

Может, она и египтянка, кто знает!

Но Жанна ревновала.

Она бешено ревновала.

Она ревновала, как к живой женщине.

Что же касается Дэдо, то он, наверное, изобразил египтянку совершенно автоматически, в обычном пьяном затмении, не отдавая в том отчета даже себе самому. Может, он принял спину спящего Семена за плоскость почему-то вдруг покосившейся стены. Думал о египтянке и изобразил египтянку. Почему нет? Не все ли равно на чем рисовать! Может, он любил свою египтянку так же сильно, как Жанна любила его.

Этого Семен не мог вынести.

– Не кричи, сестричка, – ласково попросил он Жанну. – Это я попросил Дэдо нарисовать египтянку.