Царь Сиона - [161]

— Почему же ты так поражен? Что делает тебя бессильным, царь на час? Что мне еще сказать, чтобы заслужить смерть от твоей руки? Умри от бешенства и стыда, венчанный шут, и знай: Анжела и Людгер спасены, благодаря мне, и Ринальд предупрежден о твоих кознях. Я, я одна все это сделала и смеюсь над тобой, портной и ярмарочный шут. Я ненавижу, презираю и кляну тебя, как проклинают тебя все вокруг! У меня есть одна только жизнь для того, чтобы заплатить за это наслаждение, и затем одна еще надежда — могила. Вы, мюнстерцы, граждане, похороните меня рядом со старой Вернеке и не проливайте слез. На моей могиле пляшите; ведь я умирающая, счастливее тех, кто остаются жить.

Ужас и сострадание охватили и потрясли сердца присутствующих. Елизавета бесстрашно обратилась снова к царю:

— Ты все еще медлишь, злодей, лжец и развратник? Тогда внезапно прорвалось оцепенение царя, и он прохрипел с яростью:

— На колени, бесстыдная женщина!..

Елизавета радостно опустилась на колени, и губы ее прошептали:

— В руки твои, Господи, предаю…

Все присутствовавшие невольно закрыли глаза, когда сверкнул меч в руках царя. Когда они снова открыли их, то увидели своего царя прыгающим и пляшущим вокруг распростертого на земле трупа, с явными признаками безумия. Его наложницы присоединились к нему, образовав дикий хоровод. Царь пел, как Книппердоллинг в свое время на горе Сион:

— Она всегда была возмутительницей, и потому Небесный Отец приказал мне удалить ее со света. Слава в вышних Богу! Радуйся и торжествуй, Сион!

Несколько минут спустя его болезненному воображению представилось, будто тень казненного Ротгера присутствует здесь и пляшет с убитой Елизаветой. Он упал в судорогах в беспамятстве на землю. Дворцовые слуги потащили его во дворец.

Добрый Рейменшнейдер отважился ночью похоронить Елизавету на том месте, которое она сама избрала в своем последнем слове.

Глава IX. День гнева

В день праздника Иоанна Крестителя разыгралась сильная непогода. Тучи понемногу скоплялись и к солнечному заходу так разрослись, что на горизонте едва светилось одно местечко, где бледно угасал дневной свет. В печальном доме Рамерса был уже сумрачный вечер. Наверху, у разрушающейся лестницы, не в старой жилой комнате с балконом, покоящимся на двух зевающих драконах, а там, где прежде жил Лейденский пророк, четверо маленьких, голодных детей прислушивались, ожидая кого-то, и дрожали от нетерпения и голода. Старший сказал:

— Смотрите, как надвигается ночь! Ах, как страшно нам будет без огня!

— Как долго не приходит крестный, — пробормотал второй. — А ведь мы ничего не ели с самого утра, и я мерзну от холода.

— Мне душно, жарко, милые братцы! — воскликнул третий. — Вы не хотите открыть окно, а я слишком мал, чтобы самому сделать это.

Старший мальчик заговорил опять:

— Тише! Крестный это запретил; а ведь отец еще строже, чем крестный.

Четвертое дитя, крошечная девочка, лепетала и рассказывала свои ночные грезы: она видит во сне отца, он приходит, целует ее. Но потом она пробуждается, и, к огорчению ее, все оказывается сном.

Старшие смотрели на нее с улыбкой и дергали друг друга за курточки, но молчали. Они ожидали прихода крестного безмолвно, хотя боязливо, с сердечным замиранием. Наконец послышалось, как он спотыкается о шатающиеся ступени. Раздался звук ключа в замке. Он вошел с фонарем; на руке висел мешок.

— Крестный Рейменшнейдер! — вскричали дети, танцуя и теребя ручонками мешок, в котором была им пища на целые сутки.

Старик велел им успокоиться, стряхнул свою шапку и плащ, накинутый на плечи, и сказал:

— Ну, детки, сегодня погода, как перед потопом! Радуйтесь, что вам не надо выходить.

Он разделил поровну между детьми хлеб, сыр, кусочки мяса — крохи с царского стола, положил на голову младшему свою руку и продолжал взволнованным голосом:

— Не забудьте, дети, помолиться сегодня вечером. Слышите? Непременно. Лучше уж в другой раз не взыщу, а сегодня не забудьте.

— Если я усердно помолюсь, отец посетит меня во сне, правда? — спросила, улыбаясь, четырехлетняя девочка.

Братья опять подтолкнули друг друга с лукавым выражением лиц.

— Да! — сказал Рейменшнейдер. — Благочестие всегда вознаграждается. Но ваша сегодняшняя молитва может принести более драгоценные плоды. Хотелось бы вам видеть мать?

— Ах, мама, милая мама! — жалобно сказала малютка, а старший сжал кулак.

— Кому ты грозишь? — спросил крестный.

— Злому портному, — ответил с гневом мальчуган. Крестный боязливо зажал ему рот, но как только он отнял руку, мальчик спросил:

— Почему мать сидит в тюрьме и почему так долго ее нет?

— Дети! — начал Рейменшнейдер дружески. — Не грешите перед Божественным Провидением. Если бы ваша мать не сидела в тюрьме, она все-таки не пользовалась бы свободой: тогда она была бы мертва.

Дети тихо всхлипывали, исключая младшую, беззаботно уснувшую на руках крестного. Рейменшнейдер опять шепнул детям:

— Тише, детки! Всему будет конец, — заточению матери, преследованию отца и вашему заключению. Пусть только соседи не слышат вас: вот и забудут вас вместе с вашим отцом. Не то царь велел бы казнить отца, мать, крестного, возможно, что и вас самих. А лучше потерпеть короткое заключение в родном доме. И за то, что вы здесь, а не в темнице, вы должны благодарить только Книппердоллинга, молочного брата вашей матери. Сам царь вполне уверен, что вы разделяете с матерью арест в Розентальском монастыре.