Царь-колокол, или Антихрист XVII века - [85]

– Что вы, в своем ли уме, Матрена? – сказал Алексей, недоверчиво взглянув на работницу. – Статочное ли дело, чтобы батюшка произносил такие слова?

– Да вот поди ты, сама не могу надивиться! – вскричала добрая женщина, всплеснув руками. – Словно его, прости Господи, нечистый обошел! Вот и про тебя говорил, что коли-де твое дело неправое, так тебе смерти не миновать.

– Какое дело?

– А кто его ведает какое! Ведь я тебе говорю, что он, как во сне, бредит. Говорит о каком-то колоколе.

Темное подозрение запало в душу Алексея. Не смея, однако же, утвердиться в своем предположении, он прекратил расспросы и, пройдя сени, отворил дверь в светлицу, где находился Козлов.

Иван Степанович лежал на кровати совсем раздетый, оборотясь лицом к стене; волосы его были в беспорядке, из груди вырывались тяжелые вздохи.

– Кто это? – спросил он болезненным голосом, услышав скрип двери.

– Я, батюшка, – отвечал Алексей, подходя к кровати.

Козлов быстро обернулся и, приподнявшись с постели, со страхом взглянул на Алексея.

– Алеша, ты ли это? – произнес он дрожащим голосом, трясясь как в лихорадке.

– Я, я, батюшка, пришел навестить тебя. Я узнал от Матрены, что ты недомогаешь.

– Да, у меня вот тут что-то болит, – отвечал с глубоким вздохом Козлов, показав на свою грудь.

Помолчав минуту, он спросил дрожащим голосом:

– Ты теперь откуда пришел, Алексеюшка?

– Да прямо с работы, с колокольни, – отвечал он.

– С колокольни? – повторил Козлов, внимательно посмотрев на крестника. Потом он хотел еще что-то сказать, но остановился и устремил взор в землю, как бы о чем-то размышляя.

Желая развлечь больного, Алексей начал рассказывать ему о работе, описывал свои мечты будущей блаженной жизни с Еленою, говорил с восторгом о времени, когда будет поднят Царь-колокол.

Во время рассказа Алексей внимательно смотрел на лицо своего крестного отца, желая разгадать, какие мысли занимали его в эту минуту. Очевидно было, что Козлов не слышал и половины слов, сказанных Алексеем, ибо не переставал шептать что-то про себя, как будто бы находился один в хоромине. Не желая расстроить еще более больного, Алексей умолчал о свидании его в тот день с Аввакумом и о том, как он близко находился от смерти. Но каково было удивление юноши, когда Козлов, подняв голову, вдруг спросил его:

– Кажись, сегодня пятница… Да, пятница… А что, Алеша, не был у тебя сегодня никто… посторонний на колокольне?

– Был, – протяжно отвечал Алексей, устремив глаза на крестного отца.

– Был? Ну а кто же… это был? – еще раз спросил Козлов, с трудом выговаривая слова.

– Да какой-то полоумный старик, раскольник Аввакум…

– И ты остался жив? – вскричал вдруг Козлов. Но, сказав это и мгновенно спохватясь, он покраснел и в молчании опустил голову.

Это восклицание объяснило все Алексею. Еще прежде он смутно предугадывал, что его крестный отец был отвращен от истинной веры и принадлежал к числу раскольников, беспрестанно в то время умножавшихся; но не было особенных доказательств, на которых бы он мог утвердиться. Из разговора с работницей молодой человек увидел, что его подозрение оправдывалось уже некоторым образом, а теперь, когда Козлов сам сделал вопрос и даже изъявил удивление, что Алексей остался жив, тогда как тот не говорил ни одного слова об опасности, Алексей весьма ясно понял, что его крестный отец не только был раскольником, но и знал ранее, что ему угрожало.

Мгновенно сообразя все это и уже твердо убедясь в справедливости своих предположений, Алексей устремил грустный взор на Козлова и тихо произнес укоризненным голосом:

– И тебе не грешно, крестный батюшка, зная, что меня хотели убить, не сказать мне о том ни одного слова?

Козлов встрепенулся, неожиданно пораженный этими словами; лицо его вдруг вспыхнуло; голос замер в груди. Придя в себя, он хотел было оправдываться, притвориться ничего не знающим, он уже раскрыл рот… Но вдруг слезы в три ручья брызнули из его глаз, и он, громко зарыдав, бросился в объятия Алексея…

– Алеша, друг мой, прости меня, – тихо прошептал он, обливаясь слезами и сжимая своего крестного сына.

Алексей хотел успокоить его.

– О, не брани меня, не проклинай меня! – вскричал Козлов, все еще продолжая рыдать. – Если бы не страшная клятва…

– Клятва? – прервал Алексей с укоризной. – Батюшка, кому ты клялся! И мог ли ты унизить себя до того, чтобы дать клятву расстриженному попу?

– Алексей, – твердо сказал Козлов, – ты уже знаешь, что я принадлежу к сынам старой веры, и так не унижай предо мною святых ее служителей необдуманными словами.

– Батюшка, добрый батюшка, ты в заблуждении, – тихо произнес Алексей.

– Нет! Вы заблудшие, отпавшие овцы от истинной паствы, – воскликнул Козлов с воодушевлением. – Не вы ли, забыв обряды отцов, начали молиться по новым книгам, написанным злобным волком Никоном, в коих самое имя Божие искажено новым наименованием и где употреблено повсюду Иисусе, вместо Исусе, как произносим мы, истинные сыны веры?

– Я худой толкователь Святого Писания, – отвечал Алексей, – но, судя простым умом, думаю, что если святая церковь повелевает так произносить имя Божие, то нам, светским людям, не для чего мудрствовать. Да и притом не все ли равно, как бы ни называли нашего Господа: Творцом ли, Создателем ли, Иисусом или Исусом, если мы во всех этих наименованиях подразумеваем триупостасного Бога.